Врата судьбы

Место было прохладное и уединенное. Все вокруг было напоено ароматом прогретой солнцем хвои. Где-то неподалеку звонко пел свою песню дрозд. Журчала вода, перекатываясь через мшистые валуны. Гейнор впервые в жизни видел такой мирно-сказочный уголок. Все мирские заботы казались отсюда бесконечно малыми, ничтожными, а людское честолюбие представлялось жалким мыльным пузырем. Здесь капитан Гейнор понял, почему сэр Джон так охладел к их общему делу. Баронет, несомненно, дорожил миром в стране не меньше, чем миром и спокойствием здешних мест. Мысли о том, что миру придет конец, и в ходе переворота страну ждут бедствия и кровопролитие, несомненно, приводили его в отчаяние.

Капитан Гейнор задумчиво вздохнул и прошел по заколдованному мосту в заколдованный сад. Он миновал ельник, мягко ступая по ковру опавших иголок. Наконец в глаза ему ударил яркий солнечный свет, и он залюбовался буйными красками сада. Живой изгородью служили самшитовые деревья — гордость сада. Высокие деревья разделяли сад, образуя узкие аллейки, через которые мог пройти лишь один человек. Слева от тропинки, ведущей к дальней красно-кирпичной стене, в бело-розовой кипени цветов нежился фруктовый сад.

Сквозь листву капитан вдруг увидел дочь и племянницу хозяина поместья. Девушки стояли возле речушки и вели разговор, который капитан счел бы серьезным, если бы его изредка не прерывал смех Эвелин. Капитан направился к девушкам, не подозревая о том, что предмет их спора — он сам. Дамарис хотела положить конец обману. Утром она пришла к Эвелин и высказала сожаление, что согласилась в нем участвовать. Она считала их затею пустой и недостойной. Чем дольше будет длиться мистификация, тем более она унизительна.

— Давай объясним капитану Гейнору, что мы в шутку позволили ему пребывать в заблуждении, коли он сам изволил ошибиться, — сказала она.

— Откроем ему правду завтра или послезавтра, — легкомысленно отвечала Эвелин. — К тому же я не согласна, что капитан сам ошибся, — Эвелин рассмеялась, и капитан Гейнор издалека услышал ее резкий пронзительный смех.

Щеки Дамарис слегка порозовели.

— Ну, признайся, признайся, что ты боишься предстать перед ним без позолоты, — не унималась Эвелин, — Или с позолотой?

— Ты просто беспощадна, Эвелин! — мягко укорила ее Дамарис.

Ни Эвелин, ни ее мать не знали о том, что произошло в библиотеке неделю назад. Они и не подозревали о глубокой сердечной ране Дамарис, об ее уязвленном самолюбии. Дамарис была не из тех, кто заламывает руки и стенает на людях. День-два она не выходила из своей комнаты, ссылаясь на легкое недомогание, и за это время научилась держать себя в руках. Она призвала себе на помощь презрение — холодное презрение, порожденное разочарованием. Она испытывала даже нечто вроде благодарности судьбе, позволившей ей увидеть в истинном свете человека, которому она собиралась доверить свою жизнь, благодарности за то, что вовремя обнаружила его суть. Она понимала, что со временем это чувство возобладает, но пока оно уступало боли и горечи от утраты иллюзий.

В данный момент Дамарис резко ощущала свое одиночество и отчужденность. Равнодушная Эвелин ни о чем не догадывалась; внимательно она вглядывалась лишь в собственное отражение в зеркале.

— Беспощадна? — повторила она. — В чем же я беспощадна?

— В своих суждениях обо мне. Если бы капитан...

Она обернулась, услышав позади шорох, и увидела направлявшегося к ним капитана. Вчера он вышел к столу в элегантном темно-сером с синим оттенком камзоле, в напудренном парике, лишь бронзовый загар отличал его от придворных кавалеров. Утром он снова облачился в мундир офицера — синий камзол с галунами, глухо застегнутый до самого подбородка, тогда как в моде были камзолы с глубоким вырезом, открывающим кружевную манишку. Высокие сапоги со шпорами довершали его наряд.

Подойдя к девушкам, он снял шляпу с плюмажем, отвесил несколько старомодный поклон и попросил разрешения составить им компанию.

Эвелин с притворной застенчивостью вскинула ресницы и даровала ему эту честь, а потом с озорным желанием продолжить мистификацию сказала, указывая на Дамарис:

— Эвелин очень гордится своим садом.

— Что ж, гордость вполне законная, — заметил капитан. — Я видел множество садов — от Англии до Китая, но ни в одном из них не чувствовал столь благословенного покоя.

— Мадемуазель, — обратился он к Дамарис, — ваш сад стоит того, чтобы им гордиться, он делает честь своей хозяйке.

Искренность и серьезность гостя смягчили неуместность разговора. Взгляд карих глаз на мгновение встретился с его взглядом. Этот взгляд как бы оценивал подлинный смысл его слов. Дамарис отвела взгляд, и слабая улыбка промелькнула на ее матово-бледном, цвета слоновой кости лице. Она слегка наклонила голову в знак признательности.