Врата Света

Все расхохотались, глядя на рожицы маленьких проказниц, которые любили копировать своего отца, которого по привычке так и продолжали называть Серёня.

Вечером во дворе дома дяди Фомы буквой «П» стояли принесенные из нескольких соседних домов столы. Эта буква словно упиралась своими «ногами» в летнюю печь, где кипело, скворчало и булькало что-то очень вкусное. Столы были устелены белыми скатертями, расшитыми разными орнаментами, поверх стояло великое множество тарелок самой разной формы и угощений. В основном это были салаты и холодные закуски. Вареники с черникой от Долговых где-то затерялись.

– Девчонки, ― Коля обращался к сестренкам как к одному человеку, ― я ж так и не попробовал наши вареники!

– Не волнуйтесь, дядя Коля, ― в два голоса отозвались те. ― Отыщутся. У нас все на всех делят.

– Как на свадьбе, ― шепнула Маша на ухо подруге.

– Я городская, ― призналась Варя, ― впервые за таким застольем.

Она повернулась к сидевшей рядом Алене:

– Прошлым летом Лешка нам с Ольгой примерно такой же ужин устроил в Москве. Я-то все по коммуналкам живу, да и готовить не умею, а он наготовил всяких вкусностей… Ой, ничего, что я его вспоминаю?

– Это хорошо, что вспоминаешь, ― тяжко вздохнула мать. ― Так и не дождалась я его внуков. Хоть память осталась… Девчонки говорят, что он где-то рядом… А я им верю…

Варя неожиданно обняла Алену за плечи и прижалась к плечу щекой.

– Он был славным и очень добрым. Умница, каких поискать… А как готовил… Пальчики оближешь.

– Это он в Серёню. Тот такой же был…

Они помолчали, улыбаясь чьим-то приветствиям и шуткам. Оказалось, что вся Благодатка собралась за общим столом. Тетки, дядьки, племяши, свекры и кумовья или переселившиеся в этот поселок после свадьбы из соседних деревень «новенькие», почти все они состояли в каком-то родстве или долгие годы жили бок о бок, да таковыми и стали.

Собирались вместе по праздникам, на проводы, а то и поминки. Делились всем: и добром, и радостью, и горем. Так было легче. Так веками жили русские люди, пока ветры революции не нагрянули и в эти глухие края. Обещанная Советами «земля крестьянам» обернулась почти полным их истреблением. Раскулачивали крепкие хозяйства, забирали мельницы, сгоняли скот, обвиняя «кулаков» в эксплуатации крестьянства. Растаскивали нажитое тяжким трудом, не оставляя зерна на прокорм семьям. Это очень скоро «аукнулось» восстанием и голодом. Восстания подавили в крови, высылая оставшихся в дальние края, голод и Гражданская забирали остальных. Насильственная коллективизация, опять война, бездарная борьба за целину, глупейшая эпопея с кукурузой… Ежегодные закупки зерна в Канаде, очереди за белым хлебом. Сколько же терпит русская земля! Враги не принесли столько бед, сколь приходится до сих пор терпеть от пришлых, все время лезущих во власть, чтобы грабить ее неиссякаемые богатства.

– Варь, ты мне обещаешь, что дочки вернутся через неделю?

– Да. Если бы сомневалась, не просила вас, Алена… Это нужно не мне. Это их судьба.

– А ты знаешь их судьбу?

Варя сразу не ответила, но, поколебавшись, сказала:

– Знаю.

– Вот и я поговорила с бабой Паней, она так же говорит… Не знаю ваших хитростей, не дано мне. Только дочки последнее, что от семьи осталось…

– Все будет хорошо. Ваша баба Паня сильная, все видит, ― неожиданно призналась Серая мышка. – Настоящая ведунья… Имя крепкое, по-гречески Прасковья, это канун субботы. Переход от повседневности к святому.

– А ты сама-то что ж все одна да одна. Пора бы и о детишках подумать.

– Знали бы вы, как часто я слышу об этом последние десять лет, ― грустно призналась московская худышка. ― Я и к маме в Геленджик приезжаю раз в пять лет… Такая вот уродилась… А Лешка ваш очень хороший был. Таких теперь и не найти…

Гости засиделись до глубокой ночи. Никто не хотел расходиться. Пели старые песни, которые любили их родители и родители родителей… «Стеньку Разина», «Черного ворона», «Бродягу», «Не для меня», «Хаз-Булат удалой», «Тонкая рябина»… Потом забористые: «Валенки», «Ой, мороз, мороз», «Ах, вы сени, мои сени», «Калинка»… Варя слушала с восторгом, прижавшись к Алене, словно все они были одной большой семьей, и это было так замечательно, так душевно, что почти никто не притронулся к хмельному. Душа пела и без этой дури.

Расходились с сожалением, обнимались и говорили что-то такое родное, простое, что не запоминалось, а западало куда-то вглубь, согревая и оттаивая все горести и беды. Наверное, в том и сила русского духа, который объединяет не только живых.

― Вы посмотрите на нее, ― знакомый голос прозвучал в сознании Вари где-то очень далеко. ― Боже милостивый, ты что, влюбилась? Так светятся грешники, побывавшие в объятьях своих возлюбленных. Забывают обо всем на свете. Даже поставить хоть какую-то защиту.

– Простите…

– Дорогуша, не вижу причин для такого сладкого сна… Мужчины рядом с тобой опять нет. Разве что, тот красавчик на сеновале, но ему снится совсем другая. Я бы сказала ― цыганка. А ты-то чего такая счастливая? Это ж не дом, а женский монастырь какой-то.

– Мэри…