А ведь была ещё и усталость. Человеческий организм может выдержать многое, но рано или поздно он начинает сдавать. И тогда растёт количество мелких аварий, сплошь и рядом, откровенно идиотских, которых и случиться-то не должно было — ан нет, случились! В результате — мелкие и не очень травмы, напрасно потраченные ресурсы, выеденная из строя аппаратура и, самое скверное в нашем положении, общий упадок духа.
Конечно, экипаж пытался с этим бороться. Устраивали какие-то вечеринки, концерты самодеятельности, викторины. Поговаривали даже об экскурсиях на введённом в строй «Гюйгенсе» к Кольцам — всё, что угодно, лишь бы отвлечь людей от томительного ожидания. А тут ещё на станции случился конфликт — неожиданный, возникший чуть ли не на пустом месте — и, тем не менее, взбудораживший и без того издёрганных вконец людей.
Поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем — то есть станционные светила науки, Гарнье и Леднёв. Повод вполне соответствовал по вздорности гоголевскому сюжету, только вместо ружья и бурой свиньи фигурировал масс-спектрограф, который Валера предложил обменять на два куба магнитной памяти для ЭВМ — они пылились в лаборатории Гарнье без всякого проку, но были остро необходимы Леднёву, развернувшему новый этап своих исследований. Нетрудно догадаться, что Гарнье отказал, причём в оскорбительной форме. Сделано это было публично; вместо «гусака» (словечко, не вполне типичное для французского языка), астрофизик назвал оппонента «анфан террибль». Не самое тяжкое оскорбление, по сути, не оскорбление вовсе, так, фигура речи — однако, Леднёв усмотрел в нём гнусный намёк на незначительность собственных научных заслуг и, натурально, слетел с катушек