Врата Валгаллы

Барышни с образованием из хороших семей могли рассчитывать на работу в цехах электроники. Сфера обслуживания и производства предметов потребления также стремительно сокращалась: Империя, вставшая под ружье, решительно ограничила аппетиты подданных. Закрылись увеселительные заведения, зато раскочегарились топки резервных мощностей. Правительство отрабатывало сценарий «Вторжение».

Вот в это горнило тебя и кинут, подруга. Империя не может позволить себе разбрасываться кадрами. Каждый винтик пристроен к делу. Даже князю не стыдно послужить заклепкой в «железном щите».

Невольно она подняла глаза к небу, затянутому плотными тучами. Тусклый свет красного карлика, сочась сквозь облачность, превращал небо в зловещий театральный задник. Ветер, завихряясь, хлестал пылью со всех сторон, а сама она, казалось, стояла в самом центре бури. Сигнал тревоги — сирена с одной из башен — как будто накликан был дурными мыслями. И тут же над корпусом администрации пронеслись поднятые по тревоге АКИ-перехватчики. Неподходящее время предаваться раздумьям о судьбе. Интуитивно наклонив голову, чтобы спрятаться скорее от пронзительного звука реактивных двигателей, чем от огня, готового хлынуть с небес — от огня едва ли помогло бы, да и от звука тоже спасало не слишком — Натали опрометью ринулась в ближайшее убежище.

Ей досталось место на скамье у входа. К счастью, это был бункер Компании, большинство укрывшихся здесь носили форменные рубашки и платья серо-голубого цвета и имели адекватное представление о дисциплине. Но и они, хаотически перемещаясь между Натали, прижавшейся спиной к холодной стене, и скудными источниками света, преображали сцену в полотно постмодерниста, ужаснувшегося самому себе. Неопределенность, бездеятельность и страх, цепкий шепоток слуха, передаваемого из уст в уста. Гул и вибрация систем очистки воздуха. Кремальера герметичной двери, служащая сосредоточием всех взглядов. Чувство дикого одиночества в охваченной ужасом толпе. Картина ада, выполненная приверженцем кубистической манеры, в противоположность светлой, деятельной, громкоголосой Валгалле. Где-то так, в рамках господствующей если не религии то общепринятой культурной схемы.

Впредь ей придется пользоваться городскими бункерами. Там будут дети, а значит — истерика. Сегодняшний, коснувшийся сознания шепоток был насчет того, что муниципальные службы в спешном порядке готовят подземные площади под расселение: на случай массированных бомбардировок. Резервисты-мужчины наземных родов войск были мобилизованы, прочие находились в готовности номер один, здоровым молодым женщинам также рекомендовано было освежить в памяти военные специальности на случай отражения десантов. «Не исключено», — так звучала правительственная формулировка. Занятых в военном производстве это, впрочем, не касалось. Другое дело — на военное производство могли встать пенсионеры, инвалиды и матери семейств.

Неужели он не защитит меня?

Этот налет продолжался особенно долго. Заключенным в бункерной утробе даже раздали обед — дешевые армейские консервы с саморазогревом. Давясь, Натали съела весь брикет со вкусом говядины. Припасенный на потом, он станет совершенно негоден к употреблению. К «Сэхримниру» следовало привыкнуть — если пайки войдут в систему. Нигде не существовало статистики, согласно которой сбалансированный, медицински одобренный и официально утвержденный корм для «армейского скота» наносил пищеварению сколько-нибудь существенный вред. Утешайся этим.

К счастью, торопиться, мучительно ерзая на скамье, было некуда. Дома никто не ждал, а исполнять обязанности... что ж, ее только что уволили. Пытаясь успокоиться посреди накатывавших со всех сторон волн безмолвного безумия, Натали прикрыла глаза, активируя свой собственный маленький секретный арсенал.

Три дня — слишком мало по сравнению с общим их количеством, составляющим жизнь. Три дня — статистически, можно сказать, их и вовсе не было. Иногда, когда боль делалась невыносимой, Натали так себе и говорила. И с течением времени все слаще становилась эта боль.

Фрагменты. Выразительный росчерк брови, как от решительно настроенного пера, веселый блеск глаз, божественно золотистый природный тон кожи и плечи, верно, самые красивые в мире. Рука... последнее, что впечаталось в память одновременно с хлопком дверцы лимузина. Отчеркнутая свежей манжетой, такая твердая в управлении всем, что летает, и такая нежная, ласковая, умелая.

В одну из ночей в Тавире — тех ночей, что по уму забыть бы как можно скорее — жажда безумств овладела ими, и давясь со смеху, как проказливые дети, в кромешной тьме они загрузились во флайер... пять минут головокружительного лета не пойми куда, нырок под низко нависшие ветви, на долю секунды мелькнувшие перед лобовым стеклом. И тишина.