Врата войны

Воды взяли про запас лишь по одной фляге плюс на каждого по два «Дольфина». Три аптечки «синих» (впрочем, у «красных» были такие же аптечки, изготовленные фирмой «Мед'юнайтед»), пищевые таблетки, осветительные ракеты. Димаш, лежа в спальном мешке, с унылой покорностью наблюдал за сборами. Сознавал, что стал непосильный обузой? Гирей, что утянет на дно? Как они доберутся? Были бы сильными — дошли. Но мортал отнял у них здоровье и волю, у каждого то и дело голова кружилась, ноги подкашивались. Димаш будет их постоянно задерживать. Два дня в запасе? Теперь это казалось насмешкой. Вышли бы вчера. Позавчера... Что толку стенать? Вчера уже миновало!

— Говорят, врата держат еще две недели в дискретном режиме, чтобы все отстающие могли пройти, — проговорил Димаш не очень уверенно. На руку ему Виктор надел две манжеты с физраствором. (Эти манжеты они нашли в рюкзаке мара, те, что были в блиндаже, давно кончились). Немного сил раненому это должно было прибавить. В зубы пару таблеток стимулятора — и вперед...

— Нет, слишком тяжело! — Рузгин вновь принялся потрошить рюкзак.

— Правда, что у людоедов глаза светятся? — спросил вдруг Димаш. — Особенно в темноте.

Ни Виктор, ни Борис не сомневались, что рано или поздно (и, скорее всего, рано) им придется тащить на носилках раненого.

Оружие они взяли только на двоих: Виктор вставил в рукоять «Гарина» батарею из бластера Рузгина, в которой оставалось три заряда, — это если перевести разрядник на максимум. Бластер во многом уступал стрелковому оружие, но у него имелось важное достоинство: регулировка энергии луча. Если поставить регулятор на минимум, то выстрелом можно обжечь — и только. Чтобы убить, надо перевести регулятор за красную черту. Терминусом — границей между жизнью и смертью — называют эту красную метку.

Рузгин прихватил автомат и два запасных рожка. Излишняя тяжесть, но безоружными по Дикому миру не ходят. Безоружный — это пасик, добыча, мясо. Уж лучше сразу зазимовать в деревне, покорно ожидая маров.

— Ребята, я смогу идти... — бормотал Димаш. — Честно... я сейчас встану и пойду...

— Уж постарайся, — процедил сквозь зубы Борис.

Он злился на товарища и понимал, что злиться глупо: пуля мара могла зацепить любого. Винить надо было себя: зачем сидел в блиндаже до последнего, зачем ждал обещанный вездеход, когда было ясно, что майор Васильев ничего им не пришлет? Уходить надо было неделю назад, когда начался великий исход, эфир гудел позывными «красных» и «синих», что отступали к вратам. Три глупца (начало анекдота, ха-ха!) сидели в блиндаже, ели консервы (жратва делает людей благодушными) и ждали. Апатия... как рецидив... великое равнодушие поселил в их душах мортал. Ждать и есть. Есть и ждать. Никуда не хотелось идти. Даже подняться надо было каждый раз себя заставлять. Где теперь их батальон? Неизвестно.

Рузгин мог еще злиться на себя за приказ отправиться в деревню — в конце концов не зима, и трое здоровых парней вполне могли бы обойтись без термопатронов.

Виктор вздохнул. Он тоже мог бы упрекнуть себя. Был недостаточно настойчив утром. Ему не хотелось идти в деревню... Предчувствие... тяжесть... Интуиция его прежде не подводила.

Что толку теперь вспоминать? Он давно взял за правило — не истязать себя за промахи. Всегда есть такие, кто причинил куда больше зла.

2

Собрались только в четырнадцать по абсолютному времени врат. Время в сутках в обоих мирах совпадает с точностью до секунды. Когда врата открыты. И если ты не в мортале, не в зоне ловушек... Слишком много «если» в этом мире густых лесов и бурных рек. Слишком поздно они выходят. Но делают вид, что успеют. Выйти сегодня. Каждый думал только об этом. «Еще успеем», — повторяли мысленно и вслух.

— Ну все, пошли! — объявил Рузгин и взвалил на плечи рюкзак.

Виктор последовал его примеру.

Димаш поднялся с трудом. Рука на самодельной повязке, в лице ни кровинки. Губы дрожат. Укол инъектора. Пара таблеток. На стимуляторах долго не протянешь.

Двигай, приятель...

Димаш шагал, как пьяный. Зашатался. Попробовал ухватиться за воздух.

«Держи-ка посох!» Виктор вложил раненому в руку обструганную палку. Тот оперся на палку по-стариковски. Потом пообвык, двинулся уверенней. Тянулся, превозмогая слабость и боль. Желание лечь, свернуться клубочком и не шевелиться. «Иди!» — повторял ему в спину Ланьер. Не будет шагать — бросят одного. В блиндаже на растерзание марам. И мары придут. Через день, через два или через неделю после закрытия врат. Они уже и сейчас вьются возле главного тракта. Слетаются, стервятники. Но не нападают. Боятся. Ждут. Во-первых, почти у всех стрелков еще остались патроны. Во-вторых, над трактом до последнего дня будет кружить вертолет наблюдателей. Они могут обстрелять маров фотонными ракетами, могут вызвать патруль эмпэшников. Мары не будут пока рисковать. Добычи будет вдосталь в первые дни после закрытия врат.

Добыча — все, что движется, все, что с рюкзаками, с поклажей. Оружие — главная добыча. У кого больше оружия — тот и господин Зимы.