Все ее чувства были насторожены. Пищевая фабрика — это самое удивительное, самое возбуждающее, самое пугающее происшествие в ее жизни. Больше, чем отлет с Земли: тогда она была еще ребенком. Больше, чем испачканные простыни, которые свидетельствовали о том, что она стала женщиной. Больше, чем что-либо другое. Даже голые стены коридоров действовали возбуждающе: ведь они из металла хичи, им миллион лет, и они по-прежнему светятся неярким голубым светом (Какие глаза смотрели при этом свете, когда он только появился?). Она перепархивала из помещения в помещения, касаясь пола только кончиками пальцев. В этом помещении стены покрыты полками будто из резины (что на них когда-то лежало?), а в этом большая усеченная сфера, верх и низ ее срезаны, внешне похоже на зеркальный хром, странно шероховато на ощупь, для
Так что страх был безопасным. Или казался таким.
Пока она не попала в ловушку, где ее поджидало что-то… хичи? Космическое чудовище? Спятивший космический робинзон с ножом? — это что-то двигалось к ней.
Но ничего подобного, это был Вэн.
Конечно, она не знала его имени. «Не подходи ближе!» — вопила она, сердце билось чуть не во рту, радио она держала в руке, руки прижимала к только что сформировавшейся груди. Он не стал подходить. Остановился. Смотрел на нее, выпучив глаза, раскрыв рот, чуть не высунув язык. Высокий, тощий.
Лицо треугольное, с длинным носом крючком. Одет во что-то похожее на короткую юбку и рубашку, и то и другое грязное. Пахло от него мужчиной. Он дрожал, принюхиваясь, и он был
В следующие несколько дней Джанин не могла перенести, если Вэн исчезал из ее поля зрения. Она чувствовала себя его матерью, товарищем по играм, учителем, женой. «Нет, Вэн! Пей помедленней: горячо!» «Вэн, неужели ты был совсем один с
Остальные тоже видели это, конечно. Джанин было все равно. На всех хватало его остроглазого обостренного восхищения. Он спал даже меньше ее. Вначале это ее радовало, потому что так ей можно было проводить с ним больше времени. Но потом она заметила, что он выдыхается. Даже болеет. Когда он начал потеть и дрожать в комнате с голубоватым металлическим покровом на кушетке, она первая закричала: «Ларви! Мне кажется, он болен!» Когда он направился к кушетке, она подхватила его, протянула руку, чтобы коснуться лба, проверить температуру. Закрывающийся кокон кушетки чуть не захватил ее руку, нанеся глубокий порез от пальцев до запястья. «Пол, — закричала она, отскакивая, — мы должны…»
И тут их всех настигло статридцатидневное безумие. Самый тяжелый приступ за все время. Отличный от всех предыдущих. В промежуток между двумя ударами сердца Джанин