Враждебный портной

Каргин обратил внимание, что на ней перчатки неуловимого — телес­ного — цвета. Надя стащила их, помахав перед носом Каргина ладонями, похожими на перламутровые раковины, какие можно увидеть на картинах Боттичелли. Вместо ногтей пальцы на ладонях увенчивали круглые жемчужины, а сами пальцы были словно растворены внутри ладоней, соединены друг с другом (Каргину не нравилось это слово, но куда от него денешься?) матовыми перепонками.

— Что я? — ответил он, пытаясь определить цвет Надиной кожи. — Мое «свое» не подлежит обсуждению в приличном обществе. Что за радость была мне услышать, что дети скоро начнут рождаться от трех и более родителей, причем не важно, какого пола и какой сексуальной ориентации эти родители, главное, чтобы у них имелись хоть какие-то хромосомы. Что вершиной генетического прогресса станет сверхчеловек-­гермафродит. Что США до конца нынешнего десятилетия нанесут по России удар высокоточным ядерным оружием за... несоблюдение прав гомосексуалистов и лесбиянок, а мировое сообщество будет горячо это приветствовать. Куда я с такими новостями?

Серо-голубой была кожа Нади.

— С такими новостями — никуда, это точно, — задумчиво произнесла она, аккуратно снимая юбку и осторожно расправляя на спине полупрозрачный, в серебристых пятнах, как в монетах или медалях, плавник. — Только... в воду. Но ты ошибаешься — это «свое» не только для тебя — для всех вас.

— Ты прямо как... зеркальный карп, — зачем-то сказал Каргин.

— Поэтому — вода! — решительно освободилась от нижнего белья Надя.

Обнаженная, серо-голубая, с плавником-медаленосцем (видимо, за то, что, подобно разведчику, долго скрывался под одеждой) на спине, Надя определенно сделалась выше ростом. Каргин смотрел на нее во все глаза, но каким-то чистым взглядом, как на произведение искусства (только какого и чьего?), не фокусируясь на первичных и вторичных половых признаках новой Нади. — Дай-ка мне, мил человек, чемоданчик, — протянула она жемчужную руку.

— Что? — не понял Каргин. — Зачем?

— Не могу же я отбыть в отпуск без чемодана? — Надя обхватила перепончатой рукой (или уже не рукой?) ручку чемодана.

В следующее мгновение ее серо-голубое тело, гибкая рука, держащая чемодан цвета «металлик», похожий на длинный нож плавник по вытянутой, как разогнутая радуга, дуге вошли в воды Москвы­-реки, взметнув вверх фонтан брызг. Они на мгновение превратились в самую настоящую — с жемчужным оттенком — радугу, а потом бесследно растворились в воздухе.

2

В последнее время Каргин часто думал о другом, дремавшем в его памяти, книжно-палатном Каргине — пенсионере из параллельной реальности. Чем в принципе мог заниматься библиографический пенсионер в свободное от поисков дешевых продуктов и посещения медицинских учреждений время? Читать, ходить по архивам, писать какие-нибудь воспоминания.

Ираида Порфирьевна плохо помнила своего деда Дия Фадеевича, чуть было не расстрелянного на исходе Гражданской войны и сошедшего с ума в конце тридцатых — в разгар кровавых бесчинств НКВД. Помнила только, что он, видимо уже будучи безумным, часто говорил своему сыну — Порфирию Диевичу — молодому врачу, огнем, мечом и... АСД выжигавшему венерические заболевания в советской Средней Азии: «Прошка, а ты ведь... шпион!» И еще мать помнила, что незадолго перед смертью (он умер в сороковом в больнице от пневмонии) Дий Фадеевич пытался застрелиться. Причем обставил это как-то театрально. Зачем-то надел на себя старую чекистскую кожанку (она потом висела в курятнике), зашел по грудь в море (неужели в этих сапогах?) и выстрелил себе в сердце из маузера, сбереженного с той самой, когда он под водительством комиссаров в пыльных шлемах ходил в кожанке, славной поры. Однако утратившая за двадцать лет боевую силу (а может, Дий Фадеевич зачерпнул дулом воду?) пуля не добралась до сердца. Стрелка откачали, после чего он вообще перестал с кем бы то ни было разговаривать, лишь изредка напоминая Порфирию Диевичу, что тот шпион. На вопрос, по какой причине он хотел свести счеты с жизнью, Дий Фадеевич, опять же со слов Ираиды Порфирьевны, ответил коротко: «Хочу к ней». Кто «она», осталось тайной. Вот и все, что смогла сообщить Каргину мать о его прадеде.