Вразнос

— (Боже или кто там есть!) Я не спрашиваю «за что»?.. Я даже не спрашиваю «что это?»… Врачи не знают, ничего не могут сказать, так что можешь сказать ты?… Я должна разобраться сама. Я просто говорю вслух — так мне легче. Ты же не возражаешь, Боже или кто там есть? С тобой все разговаривают, ты уже научился молчать, может, тебе уже даже не стыдно, что ты молчишь. Я бы тоже молчала, если бы была тобой. Я уже поняла, что чем меньше ляпаешь — тем лучше. Все потом — припомнится. Лучше всего — общие места. Ты тоже это понял, да? Общие места и тысячелетняя мораль. Тысячелетняя мораль — против новых болезней.

— А тот голос, что я слышала ясно (Боже или кто там есть) — что это было? Тот голос, что позволял мне — посылать всех «скучных»? Он звал, он хотел — и все. Выше правды не было. Ты ведь шутишь, да? Я не могла ошибиться. Красота — и есть красота, ее не надо оправдывать. Ее сразу видно. Желание — есть желание. Мы разговаривали с тобой по душам — долго, на одной волне. И все было понятно. А теперь ты мне говоришь, что ты мне не звонил, что тебя зовут по-другому, что ты не любишь секс, что ты живешь в церкви?

…Может, это был не ты, может — это была болезнь, которая требовала к себе мои кости?

Нет. Все было правильно. Просто луч — ушел. Наступила темнота. Не вечно же.

— Конечно, прямо так вот завтра пойду… Как это по-русски… к заутренней.

* * *

Ну что, опять спокойная, а руки дрожат? Опять не бодришься нисколечки? Опять не хочешь жалости — от кого — от них? … И не от них тоже не хочешь. Ни в церковь, ни к психологу… только антидепрессанты, да и то — через раз?

Ни от кого ничего? … Ну, давай, мы посмотрим, сколько продержишься.

Истери. Не истери. Болей. Бодрись…

53. ФЕСТИВАЛЬ. СВИНДОН

Магрибская роскошь — солома, шатры, влажная глина, синий шелк и расплывающиеся зрачки. На Настеньке опять какое-то платье, нежное, как мечта. К утру мы его бросим в грязь. К утру мы устанем ходить в пластиковые туалеты. К утру наши лица истлеют…

Но о чем ты, о чем — грязь не пристанет! …Щеки могут побледнеть — но глаза будут сиять.

Шелк шелестит по соломе.

— Я пойду потанцую, — говорю подругам, еще бодрая, свежая, платье — синий шелк, золотые птицы.

По вечерней траве иду к шатру, надутому музыкой, похожему на половинку шарика для гольфа.

Музыка пока — старая, скучная, та же, что вчера и позавчера, слышали мы это… Но уже то та, то другая нота — взвивается в другое небо. Уже то то, то другое лицо — смотрит на меня так, словно они меня — знают, любят, увидели, верят… Узнают меня мгновенно, радуются мне.

Еще пара вздохов — и мы втащим мир туда, где он должен быть и откуда он все время упрямо уплывает.

* * *

Настенька смотрит на рыжего гиганта с дредами, как ребенок — на ветряную мельницу. Ее восторг все растет, она передать мне его уже не может, только указать: я — в восторге. Я верю.

— Это мой новый друг. Его зовут Майкл.

Майкл с высоты протягивает руку, словно сухую ветвь. В глазах у него — калейдоскоп, а во рту — вавилонское столпотворение. Это английский? Наверное. Как она его понимает?!

…Новый зверик в коллекции. Зверики подбираются — все страньше и страньше.

— Он прекрасный, нет? И даже красивый, ты присмотрись, присмотрись!

Настенька моя, девочка моя, в какие сверкающие поля ты уходишь?… Рот скособочен, руки повисли плетями, в глазах смерть, но — встряхнулся и снова пошел колесом, и снова в глазах — радуга.

Настенька, ты меня удивляешь… Если что — мне тебя не вытащить, я сама себя уже вытащить не в силах.

Хотя — я всегда говорила, что мы живем по другим законам, нужно двенадцать смертей, чтобы нас убить.

* * *

Ушла в чиллаут.

Легла в шатре на водяной матрас, смотрю в потолок. Высокий рыже-красный шатер похож на дотлевающее солнце. Тихо остывает. На наш век хватит.

Кто-то берет меня за руку слабыми, цепкими пальчиками.

Повернулась — юная китаянка с глазами как маленькие живые проталинки, смотрит снизу вверх.

— Как вас зовут? Меня — Кейт.

— Здравствуй, красивая Кейт!

* * *

Вчера я отчаивалась: нет Сашечки, нет здоровья, нет секса.

Глупая я какая! Все есть. Только другое.

Все есть. Посверкало — и улеглось новым узором.

54. СТРЕСС, БОСС…

Поутру — к врачу, не в свою больничку, а в обычную поликлинику, — опоздав на полчаса, испытывая удачу. Но меня пускают.

— А я заинька, а я серенький!

А глаза от кислоты в разные стороны крутятся.

— Что вы хотите? — устало спрашивает врач.

Ничего не хотеть в нашем обществе не принято. Надо высказывать желания ясно, четко, разумно, рационально.

Врач наладил тактику: сначала надо больного встряхнуть. Окрикнуть. Привести в чувство. Он немного тобой покомандует, причешет, встряхнет, и выйдешь таким же больным, как был, но — послушным, готовым дисциплинированно болеть.

Нет, теперь такие штуки со мной не пройдут. С моим диагнозом — мне проще. Я их — переиграла. С разгромным для себя счетом — но переиграла. Пусть попробуют мне отказать!

— Хочу успокоительное. Антидепрессант.

— Нервничаете?

— Да, знаете ли, что-то тут, понимаете ли, разнервничалась! Стресс, знаете ли, босс, ВИЧ. И прочие мелочи.