Вредная привычка жить

    Это что же, люди добрые, делается, даже самые отсталые слои населения – и те ловят стрелы Амура! Я посмотрела на Любовь Григорьевну: зализанные волосы, костюмчик так себе, фигурка, наверное, ничего, но плосковата… Я критически взвешивала ее шансы, так как теперь, узнав ее душевную тайну, я была просто обязана сделать ее счастливой. Это, возможно, мне зачтется, когда в Судный день на весах будут взвешивать мое неудовлетворительное поведение.

    – Нравится он вам, да?

    Любовь Григорьевна вся подобралась, сжала губы и гневно сказала:

    – Работайте!

    – У вас тоже родители в разводе, что ли? – поинтересовалась я.

    Любовь Григорьевна гордо направилась к своему кабинету.

    Я решила быть честной, ибо этому меня учили с детства. Маме моей, во всяком случае, это бы понравилось.

    – У вас практически нет шансов, практически – потому что один маленький шанец есть всегда, и вот, Любовь Григорьевна, правда в том, что шанец этот сконцентрирован сейчас на мне: я могу вам помочь.

    Любовь Григорьевна остановилась и, не оборачиваясь, спросила:

    – Что ты имеешь в виду?

    – Вы так и просидите в своем кабинете, перебирая бумажки, если не послушаетесь своей старой доброй феи-крестной, то есть меня.

    – Я ничего не понимаю!

    – Надень туфли, Золушка! – скомандовала я, и Любовь Григорьевна подскочила на месте.

    – Ты ненормальная!

    – Возможно, но я вам нужна.

    Очки скукожились и жалобно посмотрели на меня.

    – Послушайте, выгляните в окно, пройдитесь по офису: весь мир кишит молоденькими хрупкими Белоснежками, возьмите хоть Лариску из бухгалтерии. У нее грудь, как две уютные диванные подушки. Очнитесь, надо же как-то работать над собой и вообще над отношениями!

    Любовь Григорьевна замерла и слушала.

    – Ну запали вы на этого Крошкина, понятное дело, весьма стоящий мужик, но вам пора уже как-то действовать!

    – Как? – заинтересованно спросила Любовь Григорьевна.

    – Надо стать – какой?

    – Какой?

    – Незаменимой, единственной, такой, чтобы дух захватывало. Сколько вам лет?

    – Сорок…

    – Ну так я вам скажу, что в сорок лет следует уже как-то шевелиться, молодежь наступает на пятки, причем делает это грудью.

    Любовь Григорьевна села на стул рядом с моим столом. Я, закончив уборку, любовно поставила выживший кактус на его законное место.

    – Да, он мне нравится, – сказала тихо Любовь Григорьевна, теребя край стола.

    – То, что вы признались, это хорошо, – многозначительно сказала я, – не каждый решается сказать подобное вслух, вы молодец!

    Любовь Григорьевна выпрямила спину: по всей видимости, в этот момент она гордилась собой. Я знаю, как расположить к себе столь наивную душу, как Любовь Григорьевна, – просто надо ее приласкать.

    – Надо бы вам имидж сменить, – сказала я, – и не растекайтесь перед ним, когда его видите, – боритесь, это вам не отчеты писать.

    – Что же мне делать?

    – Распускаете свой злобный пучок, идете и делаете стрижку, покупаете новые шмотки, причем покупаете их только в тех отделах, куда не ступала ваша нога, и побольше решительности и уверенности в глазах.

    – Я так не смогу.

    – У вас нет выбора, – сказала я, пожав плечами.

    – Есть, мне и так хорошо, мы с ним видимся, и мне этого хватает.

    – Даже не надейтесь, что ваша жизнь и дальше будет медленно тонуть в болоте, я повторяю – у вас нет выбора. Если вы не пойдете дорогой, которую я вам сейчас протоптала, я расскажу Крошкину, что вы в него втрескались.

    – Нет! – вскочила Любовь Григорьевна.

    – Да, – улыбаясь, сказала я, – и вы же знаете, что я это сделаю.

    – Это шантаж!

    – Не спорю.

    – Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?!

    – Я добрая фея-волшебница, мне по должности положено.

    – Ты, ты, ты… интриганка! А по должности тебе положено печатать и на телефонные звонки отвечать!

    – Послушайте, чего вы боитесь? Того, что начнете себя чувствовать женщиной? Поверьте, это не страшно, я пару раз пробовала, это стоит того.

    Любовь Григорьевна снова села на стул и заплакала.

    – Вы это напрасно, – сказала я, – вам еще жить да жить.

    Любовь Григорьевна заплакала еще громче.

    – Вы же, как все нормальные люди, хотите быть счастливой, так чего вы ждете, доставайте свою харизму – и вперед!

    – Я даже не знаю, что это такое, – всхлипывала Любовь Григорьевна, – это что-то неприличное?

    Тяжело вздохнув, я включила компьютер, дунула на экран, в надежде, что пыль сделает самостоятельные выводы, и сказала:

    – Обратной дороги нет, мужайтесь.

    – Хорошо, в конце концов я ничего не теряю, хотя моя репутация…

    – Ваша репутация покрылась паутиной, не будем о ней.

    – Хорошо, – еще раз сказала Любовь Григорьевна, вытирая слезы.

    Я облегченно вздохнула: Крошкин Илья Дмитриевич теперь от нас никуда не денется.

    – А как там дела с трупом? – поинтересовалась я.

    – Я сегодня звонила следователю, оказывается, этот человек умер не здесь.

    – Не может быть, а где?!

    – Я не знаю, но установили, что смерть наступила из-за сердечного приступа, такое бывает у мужчин в его возрасте.

    – Да уж, надо проследить за Ильей Дмитриевичем, как бы его удар не хватил, когда он увидит ваше преображение.

    – Аня!

    – Молчу, молчу, – улыбаясь, сказала я. – Ну и что милиция?

    – Говорят, что скорее всего нам его подбросили в шутку.

    – И давно так принято шутить?