Времена Амирана (СИ)

В жизни любого из нас, если хорошенько покопаться в собственной памяти, обязательно найдется хотя бы одно подтверждение этой давней мудрости. Да что далеко ходить: взять хотя бы того же царя Бенедикта, папу Ратомира, стоящего сейчас над телами Геркулания и его противника. Был когда-то, хоть и трудно в это поверить, Бенедикт юн — не старше нынешнего Ратомира, и был он отчаянно влюблен. А предметом его страсти была не менее юная танцовщица из труппы бродячего театра, посетившего между делом и Миранду.

Ах, как она была прекрасна! — эта юная звезда. Все в ней — и лицо, обрамленное копной пышных черных волос, и голос, которым она так восхитительно пела свои незамысловатые песенки, и тело — стройное, гибкое, подвижное, — все в ней было необыкновенно, было чудесно и, ну, что там говорить, просто отпад! Если бы Бенедикт учился немного лучше и сумел бы освоить азы стихосложения, над чем безуспешно бились его учителя… ах, если бы он умел! Какие вирши бы он сложил в честь той, что лишила его покоя и целиком заняла все его мысли и мечты!

И ни она — как же ее звали? Зара?.. Зарина?.. А! Зарея — вот как ее звали, — так вот, ни эта самая Зарея, ни Бенедикт не надеялись, что им дадут возможность соединиться. Ну, это же понятно! И Бенедикт в своем воспаленном мозгу вынашивал планы побега из дворца, вдруг ставшего для него тюрьмой. Он мечтал, как они с любимой и всем прочим составом ее коллег, покатят в их фургончике навстречу восходящему солнцу. Взявшись за руки, вместе, всегда и повсюду вместе, на всю жизнь. До самой глубокой старости и смерти в один страшно далекий, отсюда не видный, час.

И, глядишь, чем черт не шутит, так бы оно и случилось. И стал бы юный принц героем поэм и баллад, распеваемых бродячими менестрелями по кабакам и трактирам. Но не вышло. Узнал об этих смелых планах его отец — Эдуард. Узнал не от кого-нибудь, а от ближайшего наперсника сына, того, через кого влюбленные обменивались посланиями и планами. А звали этого негодяя и предателя, спасшего бедного, глупого, влюбленного Беню от самой большой глупости в его жизни, Куртифляс. И был этот самый Куртифляс — совеем еще пацаненок, живая игрушка юного принца — уже и тогда достаточно умен и прозорлив, чтобы понять, чем лично ему грозит осуществление мечты его молодого хозяина.

Так что не вышло ни черта из этой затеи. В ту же ночь исчез куда-то шатер с главной базарной городской площади, а Бенедикт неделю просидел под замком в своей спальне, обливаясь слезами и отказываясь от еды до тех пор, пока, наконец, не проголодался.

Так, а в чем же мораль, спросите вы. А через много-много лет, когда давно уже не было Эдуарда, а страной вовсю правил совсем уже не юный царь Бенедикт, Миранду вновь посетила та самая труппа того самого бродячего театра. Узнав об этом — и не от кого-нибудь, а от того же самого Куртифляса, — Бенедикт, с помощью все того же шута, тайком, инкогнито, переодевшись во что-то совсем себе не свойственное и потому никем не узнанный, посетил этот передвижной очаг культуры.

Зарея — предмет его юношеских грез — уже давно не выступала. Теперь она была кассиршей, администратором, поваром по необходимости. Жила она за кулисами и, попав туда, Бенедикт увидел предмет своего обожания.

Это была рыхлая, грубая баба, чем-то отдаленно напоминавшая Горгоновну, но без ее воспитанности и интеллигентности. Голос ее стал каким-то неприятно визгливым, напоминая скрип несмазанных петель. Волосы поредели и обвисли, а запах изо рта был бы просто отвратителен, если бы не перебивался запахами табака и вчерашнего перегара.

И долго потом Бенедикт с содроганием представлял себе, что же за жизнь была бы у него, буде сбылись бы его юношеские мечты и планы.

Так давайте же выпьем за то, чтобы не все наши мечты осуществлялись!

1

На несколько бесконечно долгих секунд все замерло. Замер, скособочившись в нелепой позе, Геркуланий. Замер этот тип — его противник, с выражением глупого удивления на лице. Замер и Ратомир, с по-прежнему воздетой над головой доской. Замер бег времени, и звезды остановились, и звуки исчезли, а слышное вдалеке невнятное бормотание капель, падающих откуда-то на землю, не нарушало, а только подчеркивало эту мертвую тишину внезапно остановившегося мгновенья.

Первым рухнул этот, Бычара, как назвал его хозяин кабака — это Ратомир только что вспомнил, и обретение этим человеком имени, как ни странно, совпало с концом его земного существования. У него подломились колени и он упал, некрасиво и нелепо, с тем звуком, какой издает куль с картошкой, сброшенный с плеч несшего его грузчика. Следом, прямо поверх поверженного противника упал и Геркуланий.