Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления

Что, если бы Антон Семенович оказался в нашем времени? Как он поступил бы? Наверное, прежде всего, отказался бы «штамповать» коммунаров. Коммунары в условиях капитализма – несчастные, не понимающие окружающую жизнь и не принимающие ее. Скорее всего, Антон Семенович ушел бы из педагогики. Но если все-таки он захотел бы встроиться в новое общество, приспособиться к нему, то ничего другого не оставалось бы, как повернуть свою педагогику вспять. Строя гипотезы, можно предположить, что он создал бы школу-банк, или школу-магазин, или школу-фирму. Или организовал бы элитную школу. Воспитывал бы не коммунаров, а капиталистов.

В том-то и штука, что Макаренко сегодня невозможен. Мариэтта Шагинян (в свое время): «Эра Макаренко началась полвека назад и заглохла. Ей принадлежит будущее. Сам народ поставит его методику в фундамент нового общества».

Это парадоксальное высказывание Шагинян, на самом деле, содержит в себе некую истину. Будущее принадлежит Макаренко, если будущее принадлежит какой-то форме социализма. Известно, что Горький назвал педагогику Макаренко «окном в коммунизм». Есть ли теперь «окно в коммунизм» – вопрос.

Я не знаю, присущи ли педагогике общие законы. Может быть, их и нет. Нет же законов в литературе, в живописи, в музыке. А воспитание человека – еще сложнее, чем эти творческие отрасли человеческой деятельности. Педагогика – не физика, в ней немыслимы законы, пригодные на все времена. И в России, и в США, и в Китае. Но при желании можно отыскать закон и для педагогики. Например, такой: в педагогике нет никаких законов. И сразу внесется некоторая ясность. По крайней мере, мы освободимся от тщетных поисков.

Часть 2 Приложения

Эти три года в коммуне… Беседа с И. Д. Токаревым

Иван Демьянович Токарев живет в Нижнем Новгороде. Ему уже больше 90 лет, ной в этом возрасте он ясно, и даже в деталях, помнит далекие и близкие события своей жизни. Теперь он – последний в России воспитанник Макаренко.

– Иван Демьянович, а каким вы его помните, Антона Семеновича Макаренко? Ведь вы – единственный в России человек, которого можно об этом спросить.

– Так… Внешний вид… Каким я его помню? Дядька в очках… Большие очки. Нос длинный. Идет всегда строго. Не в развалку, а как строевым шагом. Зимой и летом он носил хромовые сапоги, начищенные до блеска. Полуголифе на нем. Гимнастерка и кавказский тоненький ремешок. В костюме я его не видел.

– По фотографиям, летом он носил белую гимнастерку.

– Да. Но я не видел его таким.

(Иван Демьянович встал, порылся в шкафу, принес книгу).

– Кстати, у вас такая книга есть?

– Нет.

– Ну, считайте, что я вам ее подарил.

– Спасибо.

– Таким, как на фотографии в этой книге, я его в коммуне не видел – с галстуком, в ботиночках… Да, эта книжка на украинском языке…

– Иван Демьянович, не беспокойтесь, я десять лет изучал украинский язык в школе.

– Вот и прекрасно. Значит, отвечаю на ваш вопрос. Я его таким никогда не видел. В коммуне он всегда был строго одетым. Идешь мимо него и всегда опасаешься, чтобы он тебе не сделал какое-то замечание – что ты не стриженный или брюки не выглажены… Всегда хотелось подражать ему. Вот так. Строгий, но справедливый. К сожалению, в том классе, в котором я учился, Макаренко ничего не преподавал. А в других группах он преподавал русский язык, черчение, если заболел учитель, или украинский язык. А в перерывах садился на лавочке. Его обычно обступали, спрашивали кто о чем. Он был сильно эрудирован по истории. Что я могу сказать? Общие впечатления. На собраниях в Громком клубе сидел в партере, а вел собрание секретарь совета командиров. Ну, там, повестка дня и все другое по порядку…

– Он был высоким?

– Высокий. Особенно рядом со мной. Мне тогда было четырнадцать лет.

– А что, улыбался редко?

– Я видел, как в Громком клубе он смеялся. Дело в том, что у нас был драматический кружок, и этот кружок вел заслуженный артист Александр Григорьевич Крамов, артист театра Русской драмы. И однажды, в один прекрасный день, сидит Макаренко на первом ряду. И мы тут же – малыши всегда на первом ряду. А постарше – подальше. И был какой-то спектакль. И вдруг, я смотрю, – на сцену выходит Макаренко. На первом ряду – он, и на сцене – он. Точь-в-точь Макаренко. Понимаете? А это Крамов так принарядился и загримировался, что не отличить. И «Макаренко» строго спрашивает: «Почему плохо вымыл? Садись, под арест». И голос тот же. А настоящий Макаренко – хохочет… Потом, после представления, они похлопали друг друга по плечам, посмеялись…