Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления

Такой у меня вышел разговор. Но тут пришел Ильенков. Его встретили как родного и буквально затащили к телетактору – изголодались по хорошей беседе. “Эвальд Васильевич, – сказал Саша, чеканя слова, – давайте что-нибудь философское. Например, о явлении и сущности“…»

Контакт со слепоглухонемыми детьми начинается не со слова, а с дела. С действия. С поступка. В труде. Поэтому Загорский интернат был оборудован мастерскими. Дети работали с молотком, отверткой, рубанком, швейной машинкой, и неплохо с ними управлялись. Но мастерские здесь тоже были лабораториями. Не просто урок труда, а аудитория, в которой формируется личность. Обыкновенные инструменты помогали очеловечивать детей, лишенных другого способа приобщения к людям.

Карл Левитин: «Уже десять часов вечера, а Ильенков все еще сидит в коридоре с Сашей, и они о чем-то беседуют. Александр Иванович выглядит тоже усталым, но трое остальных ребят накопили за день тысячи вопросов к нему. О чем они говорят – мне не скажет никто, даже спрашивать нельзя. “Как-то раз приходит Мещеряков, а его уже ждет Юра Лернер, – рассказывает мне Ильенков. – “Александр Иванович, – спрашивает Юра, – как вы думаете – могу ли я быть счастлив?“ Тот растерялся, но ведь – педагог. Говорит осторожно: “А как ты сам думаешь?“ – “А я, – отвечает Юра, – счастлив в самом прямом и точном смысле этого слова. Ведь счастье – это иметь что-то, что можно потерять. Я ж ничего не имел, но каждый день нечто приобретаю“».

В самом деле эти дети не имели ничего. А всё, что получили, – от людей.

После смерти Мещерякова ответственность за детей взял на себя Ильенков, а после смерти Ильенкова работа интерната сошла на-нет. Победила позиция тех, кто считал, что с этих детей довольно, если научить их монтировать розетки…

Синхрофазотрон для педагогов

Что, педагогика Александра Ивановича Мещерякова – другая, особая педагогика? Другая, конечно, и, конечно, – особая. Уж она-то, безусловно, требует индивидуального подхода, особенно на первых порах. Впрочем, и нормальные дети на первых порах воспитываются индивидуально. Только в возрасте трех-пяти лет они «готовы» к переходу на «коллективное воспитание». У слепых и глухих детей такой переход возможен значительно позже. И все-таки работники детдома в Загорске утверждают, что слепоглухота не создает каких-то особых педагогических проблем. Суть та же. «Всё это наши проблемы, стоящие перед каждой матерью и перед каждым отцом, перед любыми яслями и любым детским садом, перед каждой школой и перед каждым вузом». А особенность в том, что эти же проблемы слепоглухота ставит острее и «чище». Это «чище» следует не только взять в кавычки, но и подчеркнуть. При работе со слепоглухими детьми воспитателю не мешают «посторонние шумы», доступ к сознанию ребенка имеет только он один. Никакая «улица» ему не помеха. Воспитатель в одиночку «творит» человека. Правда, если он ошибся, ничто и никто не поможет ему исправить ошибку. Все останется так, как он сделал. Вся ответственность – на нем.

Работа со слепыми и глухими детьми выявила один очень тонкий, едва заметный, на первый взгляд, частный, а на самом деле всеобщий и очень опасный «нюанс» в работе воспитателя. Проследим за ходом мысли Мещерякова. В работе со слепоглухонемыми детьми сначала активна только рука воспитателя. Он должен добиваться и ждать, когда проявит свою активность рука ребенка. Надо уловить момент, когда она, детская рука, попытается что-то делать сама. Уловить этот момент – и сразу прекратить помощь. Если продолжать помогать, активность ребенка угаснет. И исчезнет навсегда! Заповедь Мещерякова: «При малейшем намеке на самостоятельность в осуществлении действий – сразу же ослаблять руководящие усилия!» Важно сказать, что это правило обязательно не только при работе со слепоглухонемыми детьми, оно – всеобщее. И если прозевать этот момент, то можно надолго и, может быть, на всю жизнь лишить человека способности действовать самостоятельно. Надо вовремя помочь и вовремя прекратить помощь.

Даниил Борисович Эльконин, член-корреспондент академии наук, на защите докторской диссертации Мещерякова о Загорском интернате сказал так: «Загорский детский дом для психологов и педагогов – все равно что синхрофазотрон для физиков». А Ильенкову дети, лишенные зрения и слуха, позволили решить давнишний философский спор Дидро с Гельвецием и Спинозы с Декартом – о том, что есть душа человека и как она создается. Говоря словами К. Левитина, случай Ильенкова – одни из редчайших, когда философ в научном споре мог опираться на свою собственную экспериментальную работу. В интернате Эвальд Васильевич имел то, о чем философ мог только мечтать, – наблюдать процесс мышления «от нуля».

Основываясь на психологических исследованиях Мещерякова и на собственных наблюдениях в детдоме Загорска, Ильенков обобщил их философски, тем самым, помимо всего прочего, еще раз допустив родственность педагогики и философии. Я взял у Ильенкова три его умозаключения.