Времена года

В селе Матэ бродил между развалин, чужой, оборванный и одинокий. Тут и там виднелись санитарные повозки, забитые стонущими ранеными. Схватив брошенный кем-то котелок, Матэ разыскал походную кухню. Вымыв котелок, налил в него черного кофе. Прислонился к стене и жадно выпил. Потом пошел к сараям. Кругом царила неразбериха.

— Чего вы так перепугались, немцы уже отбили наступление русских! — успокаивали офицеры перепуганных солдат.

Со стороны реки доносились звуки жаркого боя. Временами в небе назойливо жужжали русские самолеты. Каждый из бежавших солдат пытался вскочить в машину, едущую в тыл. Офицеры с топографическими картами в руках пытались сориентироваться на местности. В центре села у колодца какой-то полковник орал на солдат:

— Назад в окопы! Немедленно на свои места! Это измена! Вы не солдаты, а паршивый сброд!

Вокруг полковника творилось настоящее столпотворение. Вдруг раздался пистолетный выстрел: на землю, широко раскинув ноги, свалился солдат-артиллерист.

Матэ чувствовал себя всеми брошенным. Что делать дальше, он не знал, но пистолетный выстрел полковника подсказал ему, что лезть в эту свалку не следует.

Неожиданно на село налетели советские самолеты, сбросив несколько бомб на обезумевших от страха людей. Все кинулись к сараям, ища убежища. Упав на землю под стеной сарая, Матэ увидел, как какой-то лейтенант ожесточенно стрелял из своего пистолета по пикирующим самолетам, словно это могло спасти его от неминуемой смерти.

Когда Матэ снова поднял голову, он заметил на грязном снегу у самой стены чью-то засаленную записную книжку. Протянув руку, он взял ее и начал листать. Зеленые слова безжизненно расползлись по бледным клеточкам блокнота.

«11 декабря. Мороз крепчает: термометр показывает около тридцати девяти градусов. За ночь к русским перебежали два еврея, третьего застрелил наш часовой, а все остальные повернули обратно, на свое несчастье. Утром жандармы избили их железными прутьями, а двоих связали и бросили в них гранату, остальных просто постреляли. В мирное время такого кровавого побоища человек себе и представить не мог, а здесь, на фронте, в этом нет ничего особенного. Страшно...

13 декабря. Ночь прошла спокойно, словно наши позиции находятся не на берегу Дона, а где-то в глубоком тылу. Утром мы проснулись от минометного обстрела. По телефону мне сообщили, что в роте для меня получена посылочка, но ее уже кто-то вскрыл. Обещали, что ночью мне ее принесут солдаты, которые доставляют пищу на передний край...

29 декабря. Утром русские перешли в наступление при поддержке «катюш» и танков. Понеся большие потери убитыми и ранеными, мы отошли. У меня жар. Температура 39,6. Полагаюсь целиком на господа бога...»

На этом запись кончилась. Матэ огляделся, словно надеясь где-то неподалеку увидеть владельца этой записной книжки. Но кругом не было ни души.

«Чей же это блокнот? — подумал Матэ. — Что стало с его хозяином? А что будет со мной?»

Матэ зашел в один из сараев в надежде встретить какого-нибудь знакомого из батальона, так как окончательно потерял надежду разыскать капитана. В сарае было полно раненых, многие из них в беспамятстве. Пахло кровью, потом и прелой соломой. Матэ остановился в центре сарая и осмотрелся. Вдруг кто-то окликнул его:

— Матэ, ты ли это?!

Он удивленно уставился на кучу соломы, на которой лежал человек с забинтованной головой.

— Это я, — неуверенно ответил Матэ и подошел ближе.

— Приляг рядом со мной, — попросил раненый. — Я тебе что-то скажу.

Матэ замутило.

«Ну и разделали же этого несчастного! Мне еще повезло», — невольно подумал он.

Места возле раненого было очень мало, но, вытянувшись, все же можно было прилечь. Матэ устал, а тут еще духота. Его сразу же сморило. Он улегся рядом с раненым.

— Ты не узнаешь меня? — спросил раненый.

— В таком наряде я и отца родного не признал бы.

— Неужто не можешь вспомнить?

Жалость перехватила Матэ горло.

— Если не веришь мне, посмотрись в зеркало, — сказал Матэ.

Оба помолчали. Первым заговорил раненый.

— Я Амбруш. Помнишь левого крайнего? — с трудом сдерживая рыдания, произнес несчастный. — Ну, теперь вспомнил?

Матэ впился глазами в раненого, у которого на всем лице виднелись лишь узкая полоска глаз да припухлый рот, изуродованный болью.

— Боже милостивый, что с тобой сделали?!

Амбруш молчал. Он лег на спину и закрыл глаза, словно успокоившись, что Матэ наконец узнал его.

А Матэ, остолбенев, смотрел на раненого. Смотрел и невольно вспоминал зеленое футбольное поле, обведенное белыми линиями из извести, на котором они раз в две недели устраивали матчи. Тогда Амбруш действительно играл за левого крайнего. Матэ пытался сравнить того и этого Амбруша, но сделать это было просто невозможно. Сердце больно сжалось в груди.

— Не уходи от меня, — дрожащим голосом проговорил из-под бинтов Амбруш. — Вдвоем нам будет легче, помогать будем друг другу. Я здесь никого не знаю. Если повезет, может, в тыл отправят...

— Я должен найти своего ротного, — сказал Матэ.