Времена года

Через три недели табор ушёл. Таисия обнаружила пропажу единственного коня-кормильца – в посевную отдавала его в извоз соседям: заодно и её надел присмотрен, да вспахан. Пришлось впервые выпороть Прохора, чтобы выпытать у него правду: седой цыган Захар увел жеребца с собой, а взамен подарил Прохору скрипку.

Таисия села, спустила ноги с лавки, стряхивая воспоминания, как шелуху от семечек: «А ведь частенько я к попадье-то наведывалась. Вот и жинку Проше она сосватала».

Сиротка жила у попадьи в послушницах. Тихая, приветливая. Всегда при виде Таисии кланялась в пояс и опускала взор. «Чем не невеста для Проши?» – думала Таисия. Но Прохору-то все Глашку подавай! Вот он, как окрутили с ней Игната, и запил.

Волновалась Таисия, что отцовская сволочность наружу вылезет, но – нет. То ли по молитвам попадьи, то ли её материнские слезы дошли «туда» – на Троицу резко пропала у Прохора тяга к бутылке. Словно отрезал кто. И материнского благословения на свадьбу с сироткой не посмел ослушаться.

Зажил Прохор с молодой жинкой тихо да ладно. Она по хозяйству хлопотала. Он в пастухах ходил. И везде неразлучно с ним была скрипка.

Через четыре года попадья померла. Пред смертью строго наказала Таисии: «Молись отныне денно и нощно. Бог милостив. Глядишь, и вымолишь род проклятый, и табе грехи отпустятся».

Когда разнесла молва по станице весть о скандале в доме Демида, дошли слова попадьи до ума Таисии. С тех пор вошло в привычку молиться и за Демида, и за Пелагею, и за Глашу с Игнатом. А после и за беспутного их сына Архипа.

Таисия тяжело вздохнула. Встала. Надела тулуп и вышла на крыльцо. Дождь кончился. В свете луны бисером блестели на листьях вишни капли. Пахло мокрым суглинком и прелой соломой. В голове зажурчало привычное «Богородице, Дево, радуйся…» Вдалеке послышались тяжелые хлюпающие шаги.

«Кого энто ночь полночь несёт? – Таисия тревожно вглядывалась в темноту: – Кажись, Демид?!»

Она резко повернулась и шмыгнула в курень, заперев щеколду. И сразу же заскрипели старые доски на крыльце. Раздался грохот.

– Ташка! Не то, спишь?!

Таисия помертвела: «Хмельной?!» А вслух сказала, сжимая ручку двери:

– Чаво табе?! Поздно ж.

– Отворяй! Погутарить надо!

– Поутру приходи, старый чёрт!

Могучий кулак Демида забарабанил еще пуще.

– Отворяй, кому сказано! А то хуже будет!

Таисия затряслась, прям как в тот день. Прокралась к столу, похолодевшей рукой нащупала керосиновую лампу, затеплила её. Вернулась к двери. Отодвинула щеколду и отступила к печке. Демид согнулся в три погибели и вошёл. Потоптался на месте, снял линялую папаху и сверкнул очами из-под нависших седых бровей:

– Ну?! Так и будешь у порога держать?

Таисия опомнилась:

– Тю! С каких таких пор табе моё приглашение надобно?

Демид не ответил. В два шага оказался у стола. Сел на лавку, вытащил из кармана залатанного зипуна газету и швырнул на стол:

– Нету у меня больше сына!

Таисия открыла рот. Хотела что-то сказать, но только сглотнула подступивший к горлу ком. Демид достал из второго кармана бутылку. Таисия, не сводя глаз с Демида, машинально вынула из комода и поставила на стол две стопки. Демид наполнил их до краев:

– Помянем моего Игнашку.

– Шо, помер?! – Таисия пригубила горькую.

Демид снова не ответил.

– Давай, кличь Прошку: сыном мне будет вместо подлого Игнашки!

Таисия опешила:

– Чего удумал, холера? Тридцать лет нос воротил, а таперича Проша сам себе хозяин. Далече они с жинкой живут.

– С жинкой?

– Сын у них растёт.

Демид удивлено поднял брови:

– Внук стало быть? Энто совсем ладно.

Таисия не выдержала:

– Да объясни ты, наконец, что стряслось?!

Демид расправил газету и шарахнул по ней кулаком: