Vremena goda

Он произнес какую-то короткую, свистящую фразу. Военные презрительно оглядели штатского пижона в шляпе. Сиплый плюнул ему под ноги густой желтой слюной и замахнулся. У Сабурова коротко и бешено прыгнул край рта. Я даже толком не разглядела, что именно он сделал. Просто два раза дернулся, будто в судороге, и оба пьянчуги повалились – один ничком, другой навзничь.

– Идем отсюда! – вскрикнула я.

– Минуту…

Он наклонился над бесчувственными телами, порылся в карманах, вынул удостоверения личности.

– Мне очень жаль, Сандра, но я не смогу вас сопровождать, – мрачно сказал Сабуров, не глядя на меня. – Я должен сдать этих негодяев патрулю. Они позорят императорскую армию. Приношу свои извинения. Мне очень стыдно.

Вспомнив этот инцидент, я жду, что оскорбленный небрежностью Давида, Сабуров сейчас на него накинется. Я даже приподнимаюсь на стуле, готовая броситься на защиту.

Но Сабуров – сама сдержанность.

– Чушь так чушь, – говорит он ровным голосом. – До свидания. Мне пора идти.

Встает, кланяется только мне. Поворачивается, уходит. Я накидываюсь на Давида:

– Ты с ума сошел?! С ним нельзя так разговаривать!

– А как еще с ним, идиотом, разговаривать? Ты тоже хороша. «Ах, капитан Ооэ, такой титанический ум, такой важный разговор!» Бред, белая горячка. – Давид пожимает плечами. – Начитались, стратеги японские, всякой белиберды. Знаешь, все, кто свихнулся на еврейской теме, неисправимые романтики. Что антисемиты, что сионисты, что талмудисты. Ах, евреи всех ужасней! Нет, евреи всех прекрасней! Они погубят мир! Нет, они спасут мир! А на самом деле евреи такие же болваны, как все остальные. Папочка им представляется членом всемогущего Синедриона! Ну не анекдот? Да он за лишний процент прибыли любого конкурента загрызет, будь тот хоть сто раз еврей. И все банкиры такие же – иначе не выживешь. Капитал, Сандрочка, национальности не имеет. Запиши мысль, дарю. – Он важно поднял палец и подмигнул. – А Якова Шиффа, который «священное сокровище», я в Нью-Йорке видел. Смешной такой старичок, всё хвастается, как он царю Николашке за кишиневский погром отомстил.

– Ты бы эту речь не мне, а капитану Ооэ произнес, – говорю я сердито. – Он совсем не идиот, он бы понял. А так только зря обидел человека.

– Какой он человек? Так, междометие одно. Ооооэ. Кожура от апельсина. Мерси.

(Последнее не мне – официанту, за принесенный коктейль.)

Я удивляюсь столь странному определению:

– Почему кожура?

– У японцев национальная болезнь: мундир так прирастает к коже, что заменяет ее. Нет мундира – нет человека. Ты можешь представить себе это твое междометие в отрыве от секретных заданий и капитанского звания, просто человеком? О том и речь. Кожура есть, а апельсина внутри нет…

Хочу возразить, заступиться за Сабурова, но молчу. А действительно, что он за человек – на самом деле? Понятия не имею.

(Такое потом случится еще не раз. Давид подчас умел видеть людей и события проще и сфокусированней, чем я. Его взгляд словно бы не отвлекался на второстепенности, различал главное. Эта способность была не рационального, а интуитивного свойства. Только что, сию минуту, мне пришла в голову мысль, которую я оставлю на потом, для долгого, обстоятельного обдумывания. Возможно, Давид был мужчиной с женским складом души, а я – женщина с психоэмоциональным устройством мужчины. Если так, это разъяснило бы многое.)

Еще один важный день того лета.

Так и вижу перед собой страничку отрывного календаря харбинского издательства «Луч» – я только что оторвала предыдущую. На черно-белой картинке всадник с черным крестом на белой тунике.

26 июля, пятница. Годовщина основания крестоносцами Иерусалимского королевства. День поминовения священномучеников Панкратия и Кирилла.

Сегодня день рождения Давида, ему исполняется двадцать девять лет. Я приглашена на банкет в Яхт-клуб – с «джаз-раутом», лодочным катанием и барбекю (новая американская мода), вечером будет китайский фейерверк. В приглашении написано:

«наряд неформальный, открытые плечи и спины у дам приветствуются, по случаю адова пекла рекомендуется захватить купальник».