В тот вечер, когда я остановил машину возле разбитой траншеи и поднялся наверх, я не мог представить себе ни возрождения из пепла Пулковской обсерватории, ни цветов, принесенных пионерской дружиной имени Галстяна, ни тридцатисемилетнего командира полка, в котором служил Волков, ни генерала, профессора, доктора военных наук Александра Ивановича Матвеева. В то время я еще жил войной. Война приходит быстро, уходит медленно, пушки уже замолкли, а человек еще долго слышит их тяжелый гул. С волнением смотрел я на военные высоты Ленинграда: Исаакий, Адмиралтейство, Петропавловка, Смольный… Вся жизнь впереди! Какая она будет, эта жизнь, и каким буду я? И какой будет моя книга о пережитом?
И вот книга написана. Мне жаль расставаться с ней. Мне все время кажется, что я чего-то недосказал, наверное так оно и есть, нельзя без потерь рассказать о пережитом, даже когда говоришь с другом…
Все той же разбитой траншеей я спустился вниз. Я, конечно, был виноват, задержав машину, но бывают дни, которые решают судьбу литератора.
Водитель встретил меня недовольно. Он вышел из кабины, достал большой гаечный ключ и демонстративно стал постукивать по скатам.
— Не надеюсь я на эту резину, — сказал он. — Да и задний мост барахлит, ехали вроде ничего, а как стали, так и расчихалась. Ну, давайте, может и доедем, здесь недалеко.