Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии

Как мог тот, кто предал (Петр), получить от Учителя благословение на первенство среди апостолов. Но нам-то понятно, что именно мог, и причем по праву, которое рождается, как плод покаянного страдания и анализа жизни, и всякий из нас – обладатель своей высоты и своей же низости. И все это в едином потоке бытия, в единой стихии жизни.

Греки, говоря о человеке, восклицали с одинаковой силой о том, что нет более великого творения, чем человек, но и они же – через строчку: «О! Как ты жалок, человеческий род!» (Эмпедокл). Оппозиция наивного оптимизма и отчаянного пессимизма снимается в антиномии двойного знания о человеке:

1. Человек прекрасен, глубок, обладатель великих божественных дарований, человек богоподобен, он – сам бог, творец и гений.

2. Человек уродлив и низок, неблагодарная тварь, братоубийца и богоубийца, предатель, вор, подлец, лицемер и блудник.

Антиномия у Канта понималась как оппозиция: тезис – антитезис. Но антиномия интуитивной психологии есть и единство, и примирение противоречий и оппозиции. Антиномия – это то, что воссоединяет и примиряет полюса одной и той же природы[1].

Между этими полюсами и в них самих – мы сами. Алчущий и жаждущий правды созерцатель восходит в своем мужестве к способности удержания в одном такте постижения сразу двух этих знаний. И не о «человечестве» вообще (о, как мы любим «человечество» и «всечеловечность»!), а о самом себе. Прежде всего о себе.

Самая популярная песня советского периода «Подмосковные вечера» написана в антиномийном ключе: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра. Песня слышится и не слышится в эти тихие вечера…» И никому не хочется спросить: «Так движется там у вас речка или нет?» Все понятно. Все красиво. Все правда.

Есть правильное духовное состояние, через которое открывается нам сама акция вхождения в антиномийную природу созерцания. Это есть трезвение, воля к удержанию и само удержание в неслиянном единстве сразу двух этих знаний: о себе и о человеке. Антиномийный принцип положен был в основу Халкидонского соборного решения (451 г.), которое сложилось в борьбе с монофизитами[2].

Проблема и тайна

Эти два слова никогда не стояли рядом в психологии советского периода. Более того, тайна вообще была изгнана из нашего сциентистского мышления.

И вновь здесь можно говорить в антиномийном залоге:

1. Человек познаваем.

В каком-то смысле он нам «дан», объективирован через тело, он виден нам, как говорят, «милицейским взглядом» в своих реакциях и непосредственности. Я знаю своего сына или друга «как облупленного», и мне не нужно никакого опросника. Я «узнаю себя» в кризисе и горе, в радости и успехе. Я как бы говорю себе: «А! Это опять ты, парень».

2. Человек есть тайна.

Я ложусь спать и на самом деле не знаю, что «день грядущий мне готовит». Я не вполне знаю, зачем я здесь на земле, в это странное время в начале тысячелетия. Я не знаю своего конца. (Я знаю лишь, что он не за горами, а за плечами). Я не знаю смысла многих встреч, размолвок и радостей. Я не знаю, что же мне сделалось вдруг:

… так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?[3]

– Не знаю!

Я не знаю, зачем я Борис, а не Глеб. Мне многое дано, ко мне многое приходит и уходит. Зачем пришло? Почему?

– Не знаю!

И как гоголевская тройка, многое в моей жизни молчит и не дает ответа. Многое молчит, а я не вопрошаю. Я благоговею, дивлюсь и учусь молчанию в сердце. Тайна пути, рождения и смерти, тайна имени, тайна моей самости – все это онтологические тайны.

Попробуем поговорить о психологической реальности вокруг такого, безусловно, мистического понятия, как имя.

Во-первых, имя усвоено и присуществлено личности. Это неотъемлемо мое, и в одном из ракурсов: имя – это я сам. Отсюда выражения типа: «Я должен защитить свое доброе имя». Или: «Сегодня на все лады склоняли твое имя».

У человека есть особые властные полномочия – давать имена, поименовывать вещи, животных и себе подобных. Библия говорит нам о первом человеке: как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей (Быт. 2, 19).

Как известно, слово «Израиль» означает «богоборец». Это имя было усвоено Иаковом после его таинственной встречи и борьбы с Богом. Естественно, хотя это и была борьба в реальности, но она же была и символом.

Это библейское место все «завязано» на стихию имени. Во-первых, Бог дает Иакову новое имя Израиль, ибо ты боролся с Богом, – говорит Господь, – и человеков одолевать будешь (Быт. 32, 28). Иаков в свою очередь спросил у Бога о Его имени, но получил следующий ответ: на что ты спрашиваешь о имени Моем? оно чудно (Быт. 32, 29).