Времена не выбирают…

Картинка из кубиков

Из кубиков почти что сложена картинка.

Ты видишь: это лев. Осталась в гриве брешь,

Да с кончиком хвоста произошла заминка,

Но время есть, поправь, еще чуть-чуть потешь

Себя, не торопись, последние пустоты

Заполни: вот он, зверь; кончается игра.

А то, что это лев, не огорчайся, что ты!

Мог заяц быть, мог слон, как серая гора.

Тебе достался лев. Ты справился с задачей.

Никто не виноват, что детство на войну

Пришлось, что пастью век дышал в лицо горячей,

Что жесткую тебе подкинули страну,

Что мрачные в ночах одолевали мысли,

Что грозный этот лев с козленком не дружил.

А всё же царь зверей! И кое-что о жизни

Ты понял лучше тех, кто уточку сложил.

«Эти фрески для нас сохранил Везувий…»

Эти фрески для нас сохранил Везувий.

Изверженья бы не было – не дошли бы

Ни танцовщицы к нам, ни, с травинкой в клюве,

Утка, ни золотые цветы и рыбы.

Я люблю эту виллу мистерий, это

Бичеванье, нагую люблю вакханку,

Красный цвет, я не видел такого цвета!

Желтый плащ и коричневую изнанку.

Так спасибо тебе, волокнистый пепел,

Пемза, каменный дождь, угловая балка,

Сохранившие это великолепье!

А погибших в Помпее людей не жалко?

Был бы выбор, что выбрал бы ты: искусство

Или жизнь этих римских мужчин и женщин?

Ты бы выбрал их жизнь. Я бы тоже. Грустно.

Ведь она коротка и ничем не блещет.

«Перед лучшей в мире конной статуей…»

Перед лучшей в мире конной статуей

Я стоял – и радовался ей.

Кондотьер в Венеции ли, в Падуе,

Русский царь вблизи речных зыбей

Не сравнятся с римским императором.

Почему? – не спрашивай меня.

Сам себе побудь экзаменатором,

Верность чувству смутному храня.

И поймешь, разглядывая медного,

Отстраняя жизни смертный шум:

Потому что конь ступает медленно,

Потому что всадник не угрюм,

Потому что взвинченность наскучила

И жестокость сердцу не мила,

А мила глубокая задумчивость,

Тихий сумрак позы и чела.

«Через Неву я проезжал в автобусе…»

Через Неву я проезжал в автобусе,

Ненастный день под вечер посветлел,

Ни ливня больше не было, ни мороси,

Была усталость; белые, как мел,

Колонны Биржи мне казались знаками

Судьбы, надежды слабой, но живой,

И я подумал, глядя на заплаканное,

Но с кое-где сквозящей синевой:

Голубизны расплывчатым сиянием

В разрывах туч блестит оно, слепя,

Как человек, измученный страданием

И приходящий медленно в себя,

И этот блеск милей сплошной безоблачности,

Лазури южной ласковей любой.

Что ж удивляться нашей зачарованности?

Мы ту же муку знаем за собой.

«В цеху разделочном, мясном кипит работа…»