Времена не выбирают…

Ночная музыка сама себе играет,

Сама любуется собой.

Где чуткий слушатель? Он спит. Он засыпает.

Он ищет музыку руками, как слепой.

Ночная музыка резвится, как наяда

В ручье мерцающем, не видима никем.

Ночная музыка, не надо!

Не долетай до нас, забудь о нас совсем.

Мы двери заперли и окна затворили.

Жить осмотрительно, без счастья и страстей —

О, чем не заповедь! Ты где, в автомобиле?

На кухне у чужих людей?

Но те, кто слушают, скорей всего не слышат.

Я знаю, как это бывает: кофе пьют,

Узор, что музыкою вышит,

Не отличим для них от нитей всех и пут.

И только тот, кто ловит звуки

За десять стен от них и множество дверей,

Тот задыхается от счастья, полный муки:

Он диких в комнату впустил к себе зверей.

Любовь на кресло

С размаха прыгает, и Радость – на кровать,

И Гнев – на тумбочку, всё ожило, воскресло,

Очнулось, вспомнилось, прихлынуло опять.

«Сторожить молоко я поставлен тобой…»

Сторожить молоко я поставлен тобой,

Потому что оно норовит убежать.

Умерев, как бы рад я минуте такой

Был: воскреснуть на миг, пригодиться опять.

Не зевай! Белой пеночке рыхлой служи,

В надувных, золотых пузырьках пустяку.

А глаголы, глаголы-то как хороши:

Сторожить, убежать, – относясь к молоку!

Эта жизнь, эта смерть, эта смертная грусть,

Прихотливая речь, сколько помню себя…

Не сердись: я задумаюсь – и спохвачусь.

Я из тех, кто был точен и зорок, любя.

Надувается, сердится, как же! пропасть

Так легко… столько всхлипов, и гневных гримас,

И припухлостей… пенная, белая страсть;

Как морская волна, окатившая нас.

Тоже, видимо, кто-то тогда начеку

Был… О, чудное это, слепое «чуть-чуть»,

Вскипятить, отпустить, удержать на бегу,

Захватить, погасить, перед этим – подуть.

Водопад

Чтобы снова захотелось жить, я вспомню водопад,

Он цепляется за камни, словно дикий виноград,

Он висит в слепой отчизне писем каменных и книг, —

Вот кто всё берет от жизни, погибая каждый миг.

Весь Шекспир с его витийством – только слепок, младший брат,

Вот кто жизнь самоубийством из любви к ней кончить рад!

Вот где год считают за три, где разомкнуты уста,

В каменном амфитеатре все заполнены места!

Пусть церквушка на церквушке там вздымаются, подряд,

Как подушка на подушке горы плоские лежат,

Не тащи меня к машине: однолюб и нелюдим —

Даже ветер на вершине мешковат в сравненье с ним!

Смуглых рук его сплетенье и покатое плечо.

Мне теперь ничье кипенье на земле не горячо!

Он живой, а ты – живущий, поживающий, слегка

Умирающий, жующий жизнь, желанья, облака…

«Посмотри: в вечном трауре старые эти абхазки…»