Времена не выбирают…

Он и не мыслит счастья без примет

Топографических, неотразимых.

Павловск

Холмистый, путаный, сквозной, головоломный

Парк, елей, лиственниц и кленов череда,

Дуб, с ветвью вытянутой в сторону, огромной,

И отражающая их вода.

Дуб, с ветвью вытянутой в сторону, огромной,

С вершиной сломанной и ветхою листвой,

Полуразрушенный, как старый мост подъемный,

Как башня с выступом, военный слон с трубой.

И два-три желудя подняв с земли усталой,

Два-три солдатика с лежачею судьбой,

В карман их спрятали… что снится им? Пожалуй,

Рим, жизнь на пенсии и домик типовой.

Природа, видишь ли, живет, не наблюдая,

Вполне счастливая, эпох, веков, времен,

И ветвь дубовая привыкла золотая

Венчать храбрейшего и смотрит: где же он?

И ей на вышколенных берегах Славянки,

Где слиты русские и римские черты,

То снег мерещится и маленькие санки,

То рощи знойные и ратные ряды.

«В одном из ужаснейших наших…»

В одном из ужаснейших наших

Задымленных, темных садов,

Среди изувеченных, страшных,

Прекрасных древесных стволов,

У речки, лежащей неловко,

Как будто больной на боку,

С названьем Екатерингофка,

Что еле влезает в строку,

Вблизи комбината с прядильной

Текстильной душой нитяной

И транспортной улицы тыльной,

Трамвайной, сквозной, объездной,

Под тучей, а может быть, дымом,

В снегах, на исходе зимы,

О будущем, непредставимом

Свиданье условились мы.

Так помни, что ты обещала.

Вот только боюсь, что и там

Мы врозь проведем для начала

Полжизни, с грехом пополам,

А ткацкая фабрика эта,

В три смены работая тут,

Совсем не оставит просвета

В сцеплении нитей и пут.

«И хотел бы я маленькой знать тебя с первого дня…»

И хотел бы я маленькой знать тебя с первого дня,

И когда ты болела, подушку взбивать, отходить

От постели на цыпочках… я ли тебе не родня?

Братья? Сорок их тысяч я мог бы один заменить.

Ах, какая печаль – этот пасмурный северный пляж!

Наше детство – пустыня, так медленно тянутся дни.

Дай мне мяч, всё равно его завтра забросишь, отдашь.

Я его сохраню – только руку с мячом протяни.

В детстве так удивительно чувствуют холод и жар.

То знобит, то трясет, нас на все застегнули крючки.

Жизнь – какой это взрослый, таинственный, чудный кошмар!

Как на снимках круглы у детей и огромны зрачки!

Я хотел бы отцом тебе быть: отложной воротник

И по локти закатаны глаженые рукава,

И сестрой, и тем мальчиком, лезущим в пляжный тростник,

Плечи видно еще, и уже не видна голова.

И хотел бы сквозить я, как эта провисшая сеть,

И сверкать, растекаясь, как эти лучи на воде,

И хотел бы еще, умерев, я возможность иметь

Обменяться с тобой впечатленьем о новой беде.