На левом фланге у шведов, за болотом, заговорила другая русская батарея. Но стрельба пошла не по живой силе, а по льду Вабича. Ядра стали ломать ненадёжную ещё переправу. А тут ещё выяснилось, что даже отчаянная храбрость Карла и его гвардии не помогла захватить сходу самый проблемный участок — ту батарею, с которой то и дело начинался обстрел ракетами по наступавшим. Ни упландцы, ни подошедшие за ними вестерботтенцы и далекарлийцы вместе с отборными воинами — драбантами — ничего не могли поделать с этой батареей. Помимо бомбардиров её защищали солдаты в тёплых овчинных полушубках, а на их меховых шапках польского фасона в свете горящего палисада поблёскивали зелёные значки. Егеря, новый род войск. Ох ружейный огонь был убийственно точен и невероятно скор. Залп сливался со следующим залпом, пули косили наступавших, словно траву. В шведов десятками летели гранаты и небольшие ракеты, которые, судя по причиняемому ущербу, были теми же гранатами, только на «своём ходу». Около батареи вскоре возник второй вал — из мёртвых тел.
И прославленные каролинеры, лучшие солдаты Европы, не выдержали, начали медленное отступление.
Восточный горизонт к тому времени начал сереть, и в этом неверном свете шведы увидели сразу три неприятные вещи. Во-первых, с южного фаса укреплений дозорные углядели подступающую конницу. Снег в округе лежал неглубокий, лошадям не помеха. Во-вторых, огонь северной батареи Шереметева сделал своё дело: лёд на речке начал ломаться всерьёз. Ещё немного — и путь к собственному лагерю для шведов будет отрезан. И, в-третьих, над расположением на том берегу поднималось зарево. Там что-то очень нехорошо горело, судя по дальности — обоз. То ли русские применили свои ракеты, начинив их зажигательным составом, то ли выслали диверсантов… В принципе, сейчас для шведов разницы не было, результат-то всё равно один. И Карл отдал приказ отступать боевым порядком. Потому что, если артиллерия отрежет их от резервов, а с северного фаса подойдёт ещё и конница Меньшикова, на том русский поход шведской армии и закончится.
Шведам удалось то, чего пока ещё не могла исполнить ни одна армия континента: они, серьёзно потрёпанные, уходили с позиций, сохраняя порядок и дисциплину. Переправлялись по изломанному льду, теряя товарищей, погибавших от русских ядер и проваливавшихся в воду, но не утратили сплочённости. Только благодаря этому остались живы и их король, и те, кому повезло вернуться в свой лагерь…
— Где Аникишка? Где этот сучий сын?!! — рвал и метал Борис Петрович Шереметев, наблюдая в подзорную трубу погром, учинённый в южных батареях. — Сыскать и предъявить! Сказано было — стеречься атаки с центра! А он что? Проспал? Ежели б не стойкость солдат, то взяли бы свеи …что надо и что не надо! Под суд его![73]
— Брось бушевать, Борис Петрович, — сказал ему Меньшиков, наблюдавший не за разнесенными в клочья батареями, а за ретирадой Карла. — Не Аникитой единым, как говорится. Гольц тоже хорош, вон куда кавалерию засунул, едва поспели.
— Всем достанется, — грозно пообещал командующий. — Едва конфузию не получили, едино лишь чудом Господним от позора были избавлены.
— Ну, что, Борис Петрович, полагаю, пора особый пакет вскрывать.
Шереметев при упоминании оного разом перестал кипятиться, сосредоточился. Оба командующих вернулись в палатку. Борис Петрович добыл из кармана ключик, открыл ларец с бумагами и вынул ничем не примечательный бумажный пакет, опечатанный сургучом с орластыми оттисками. С хрустом сломал печати. Внутри обнаружился лист бумаги, исписанный неповторимым государевым почерком, который, не перекрестясь, не разберёшь.
Командующие переглянулись.
— Ну, что ж, Борис Петрович, — хмыкнул Алексашка, — быть по слову государеву. Пускай Карлус за нами по морозу побегает, авось согреется!
Карла трясло от ярости. Все доводы разума были прочно забыты, едва стало ясно, в какую цену обошёлся неудачный штурм русских позиций.