— Вот ты и расстараешься, чтоб торг за те деньги нам принёс больше выгоды, нежели сами деньги, — вот умел Пётр Алексеевич сразу «запрягать» в дело того, кто имел неосторожность сделать рацпредложение. — Поедешь в Данию, да не просто так, а в качестве переговорщика. А чтоб ненужных разговоров с того не было, прежде пойдёшь под венец с Автономкой Головиным. Он меня словно крепость уже пять лет осаждает, твоей руки без конца просит. Фамилии знатной, урону чести не будет.
Катя не успела даже открыть рот, чтобы заявить, что этот матерщинник — Автоном Головин — ей и даром не нужен, как в разговор вмешался скромно молчавший доселе Меркулов.
— Прости, твоё величество, — негромко, но твёрдым, уверенным тоном заговорил Алексей. — За Головина Екатерина Васильевна не пойдёт.
— Отчего это? — Петра неподдельно удивил такой поворот беседы.
— Я прошу её руки, государь.
— Смелый ты человек, Алексей Фёдорович, — Пётр, судя по его тону, снова начал свою игру в «испытай на прочность». — Ладно бы — солдат-девицы не испугался. Но мне перечить?
— Хоть бы и тебе, государь, — Меркулов по-прежнему был спокоен. — По твоему же указу о свободе брака года одна тысяча семьсот первого[108]
от Рождества Христова Екатерина Васильевна имеет полное право отказать Головину, коего ты ей сватаешь.— Ишь, хитрец, вывернулся, — усмехнулся Пётр Алексеич. — Остаётся у Катьки спросить, откажет ли она Автоному Михалычу, чтоб тебе согласие дать.
— Конечно, откажу, — по-прежнему невозмутимо произнесла Катя, скрывая под спокойствием желание рассмеяться. — Там большие проблемы с целеполаганием: он пять лет осаждал не ту крепость.
Хохот, раздавшийся после этих слов, услышали, должно быть, даже во временном лагере пленных шведов под Семёновкой…