Времена не выбирают (интервью Владимира Буковского)

Из книги Владимира Буковского «И возвращается ветер...».

«В последние годы бесконечно вводились какие-то реформы в системе школьного образования, однако они не делали обучение интереснее или разнообразнее, а вносили в него дополнительные нелепости и глупости, очевидные даже нам, — например, где-то наверху решено было, что школа слишком оторвана от жизни, а выпускники не приучены к труду, поэтому ввели нам уроки труда, а затем и трудовую практику. Один год мы должны были на заводе работать, летом другого года нас отправили в подмосковный совхоз, и это действительно расширило наш кругозор, правда, совсем не в том смысле, как планировала мудрая партия.

Работая на автобусном заводе в Москве, мы впервые увидели, что такое советское предприятие с его показухой, обманом и принуждением. Прежде всего мы не обнаружили никакого трудового энтузиазма: никто не торопился трудиться — шипели больше в курилке и только при появлении мастера разбегались по рабочим местам. «За такие-то деньги куда торопиться? — говорили работяги. — Работа — не волк, в лес не убежит!»: с утра почти все они были пьяны или с похмелья, и в течение дня кто-нибудь периодически отряжался за водкой через забор.

Из всего цеха только один мужик лет 40-ка пахал всерьез, не отходя от станка, — все остальные люто его ненавидели и, показывая на него, многозначительно крутили у виска пальцем и норовили сделать ему гадость — незаметно сломать станок или украсть инструмент. «Что, в передовики рвешься, норму нагоняешь?» — шипели злобно. Оказалось, что если кто-нибудь один перевыполнял норму, на следующий месяц она повышалась для всех, и за те же деньги приходилось трудиться едва ли не вдвое больше.

Мы быстро усвоили стиль работы и распространенную у них песенку:

Сверху молот, снизу серп —
Это наш советский герб.
Хочешь — жни, а хочешь — куй,
Все равно получишь х...

Токарь, к которому меня приставили в ученики, молодой парнишка чуть постарше меня, выполнял норму весьма своеобразно. Получив задание от мастера, он только делал вид, что работает: улучив минуту, когда мастера поблизости не было, мы с ним крались к складу готовой продукции — большому сараю. В задней стене этого склада две доски свободно отодвигались, мы ныряли внутрь, впотьмах находили нужные нам ящики и готовые детали распихивали по карманам. Затем окольным путем возвращались в цех и остаток дня проводили, почти не вылезая из курилки, — думаю, не один мой «наставник» был такой хитрый.

Мы с ним были в цеху самые молодые, и, естественно, за водкой посылали кого-то из нас — второй оставался у станка и делал вид, что выполняет норму. К концу дня все оживлялись и, постоянно уходя куда-то из цеха, двигались веселее. Возвращались с какими-то свертками и коробками, затем опять же кто-нибудь из нас с напарником лез через забор, а нам аккуратно эти свертки передавали (сами же выходили через проходную и потом забирали у нас свою добычу). Крали практически все, что можно было так или иначе продать на толкучке или приспособить в хозяйстве: однажды стащили целый мотор от автобуса, другой раз — рулон обивки для автобусных сидений, а уж всякие краски, эмали или детали мотора сосчитать было нельзя. При этом по всему заводу висели красочные плакаты и лозунги: «Дадим! Догоним! Перегоним!», диаграммы роста и улыбающиеся чистенькие рабочие с засученными рукавами — на плакатах страна неудержимо рвалась к коммунизму.

Приобщение к сельскохозяйственному труду было не менее убедительным. В подмосковный совхоз нас привезли к вечеру и поместили в барак — ночь мы переспали на нарах, а чуть свет проснулись от оглушительной сверхъестественной матерщины. Высыпав из барака, мы увидели, как два десятка баб грузили лопатами на машины абсолютно гнилую картошку и материли Хрущева — просто так, чтобы облегчить работу.

— Никита, туды его и сюды! — галдели они. — С Катькой Фурцевой развлекается себе, боров жирный, и горя ему мало, а мы своих мужиков по неделям не видим. День и ночь эту е...ную картошку грузим, так ее и сяк! Сюда б его, этого Хрущева!

Эту картошку везли на поля и там сажали — что уж могло из нее вырасти? Это, однако, никого не интересовало — как объяснили нам мужики, платили им за каждую тонну посаженной картошки сдельно и урожаем они не заморачивались. Скоро завернули холода, зарядили дожди, нас гоняли полоть свеклу вручную. Это занятие казалось нам совершенно нелепым, да так оно и было: послали нас туда, лишь бы чем-нибудь занять, результаты никого не заботили, но, разумеется, весь совхоз также был увешан плакатами и транспарантами, диаграммами роста и изображениями тучных коров и пышных доярок.

Грязь была непролазная, и за водкой ездили только на тракторе. С удивлением узнали мы, что уволиться, уехать из совхоза рабочие не могли — им не давали на руки паспорта, а без паспорта человек оказывался вне закона: первый попавшийся милиционер в городе мог его арестовать. Без паспорта нельзя и на другую работу устроиться, поэтому молодые ребята нашего возраста, как спасения, ждали, чтобы забрали их в армию: после армии у них был шанс не вернуться домой, а устроиться где-нибудь в городе. Молодые девчонки мечтали лишь о том, как бы выйти замуж за городского и уехать, — пьянство, драки и поножовщина были у них делом обычным».