Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

Вернемся в Саблино – там у родственников наших соседей по квартире был небольшой дом, и они несколько раз брали меня туда летом. Я помню замечательный пруд на участке, а в нем очень много карасей! Они там размножались со страшной силой, и ловить их было одно удовольствие. Ловили их даже не сачком, а сачищем таким, просто опускали его на дно, какое-то время давали воде успокоиться, караси приплывали, и их можно было потом просто вынимать руками. Для кошки это было огромное удовольствие. Они были такие красивые, упитанные.

Еще в Саблино, справа, если возвращаться в Петербург из Москвы, стояла потрясающая, в стиле модерн, железнодорожная больница из красного кирпича. Еще сейчас кое-где видно, что у железнодорожных построек был свой стиль. Архитектор разрабатывал павильоны, привокзальные станции, даже будки стрелочников или обходчиков, все это было в комплексе. И эта трехэтажная больница тогда была действующей, а потом ее перевели в город (зачем в Саблине больницу держать), и народ всю ее растащил на кирпичи. Раствор был хороший, и ее били ломом. Сейчас там остались только руины и маленькая речка Саблинка.

Отец

Я – незаконнорожденный ребенок, бастард, и по советским законам у меня не должно было быть фамилии и отчества отца. Тем не менее отец что-то придумал, и я ношу его фамилию и отчество. Когда отца не стало, маме даже удалось выхлопотать для меня небольшую пенсию.

У отца была другая семья. Это я узнал позже, когда уже не было в живых ни его, ни матери. Мой отец после катастрофы (революции) был большевиком, и партия послала его на Кавказ. Там он женился, и у него было две дочки. Потом он встретил мою маму, но с женой, которая была старше его, не разводился. Когда родился сын, то есть я, отец был очень рад. И хотя мы не часто виделись, он меня любил. Когда он приходил, мама посылала меня встречать его около Елисеевского магазина, напротив нашего дома. Там после войны была рекламная резная гранитная тумба, на нее вывешивали репертуар кинотеатра «Сплендид Палас», который находился в глубине площади, метрах в 400–600 от Невского. Этот кинотеатр, названный так за пышность убранства, считался одним из лучших в городе, и его потом переименовали в «Рот Фронт», а затем он получил новое имя – «Родина».

Когда я возле этой тумбы встречал отца, он всегда спрашивал: «В квартире никого нет?» И потом поднимался, ненадолго задерживался и уходил. По-моему, в эвакуации он жил с нами, но это только мои догадки.

На фотографиях, которые мне достались, я вижу отца и мать в каких-то компаниях за городом, на пикниках, участвующих в спортивных занятиях. Есть фото, где он копается в мотоцикле. Потом отец стал директором треста «Ленмолоко».

О смерти моего отца я узнал из газеты. До этого я знал, что он болеет, хотя мать меня особо не посвящала в подробности. Мне было тогда лет десять. У отца была онкология, но мама, чтобы не пугать меня, говорила, что у него воспаление легких. И я прочел в какой-то газете, что нашли лекарство от воспаления легких. Я сказал: «Мама, папа скоро выздоровеет, ведь нашли какое-то лекарство». Мама поддержала мою надежду. А так как тогда все получали газету «Зеленогорская правда», это была городская газета, и я почему-то начал просматривать ее с последнего листа, где всегда печатались траурные объявления, не знаю, почему, наверное, сердце подсказало. И увидел объявление: «Организация „Ленмолоко“ с прискорбием сообщает о смерти…»

Наверное, за год до его ухода из жизни мы с матерью приходили к отцу на работу, и в бухгалтерии мне дали новенький, только что напечатанный бумажный рубль. А я копил деньги, и к 8 Марта у меня набиралось рублей семь-восемь. И тогда я покупал маме, нет, не духи, а одеколон – он дешевле. А в моем представлении, если хорошо пахло, значит, духи.

Я помню прощание с отцом, его похороны, и хотя отца и мать к тому времени уже ничего не связывало, мама выхлопотала небольшую пенсию. Сама она всю жизнь получала самую низкую зарплату – 56 рублей, потом 62 и 68 рублей. Она была секретарь-машинистка, окончила курсы стенографии, чтобы что-то еще подрабатывать.

Потом выяснилось, что мой папа не был отцом двух этих девочек, хотя они носили его фамилию. Они сами потом нашли меня, потому что видели меня по телевидению. Став достаточно взрослым человеком, я решил разыскать могилу отца. Я помнил, что это было Шуваловское кладбище, что на берегу Большого Нижнего Суздальского озера, на Церковной горе. Его еще описывал Александр Блок в стихотворении «Над озером». Там, на кладбище, до сих пор существует так называемый камень Блока, где, согласно местной легенде, у поэта и родились такие строки:

С вечерним озером я разговор веду
Высоким ладом песни. В тонкой чаще
Высоких сосен, с выступов песчаных,
Из-за могил и склепов, где огни
Лампад и сумрак дымно-сизый —
Влюбленные ему я песни шлю.