Временно

– Ничего, я посижу. Вот, – Жа протягивает ей еще живого крабика в ракушке и маленькую ромашку, совсем кроху, как сам он, с носиком вверх в пыльце ее нежной отреченности.

– Ой, кто это? – с восторгом выплескивает она и берет за щупальца кораллового самозванца.

– Самозванец, – говорит Жа.

– Почему? Он совсем не притворяется никем, ему это ни к чему. Он же еще совсем малыш, как и ты, – белоснежная и жаркая касается рукой руки мальчишки, и тот тает.

– Я не хочу притворяться, просто хотел его так назвать.

– Это называется «любовь»? – она смотрит в его глаза и видит в них свое отражение. Глаза мальчонки мозолены и слезливы, но ярки.

– Что – это?

– Мы…

Бурые и в заединах сладкие молочные губы аккуратно, бездыханно и немо целуют его сухие, крошащиеся, соленые от моря. Крабик наспех собирает вещи и удирает к открытой двери на волю, смешно удаляясь бочком, мол, не смотрю, не вижу, уже ухожу.

– Мы? – слышит он голос в свежем ветре, раскачивающем тени южных сытых деревьев.

– Мы, – поет лето.

– Мы, – шепчет она.

А после мальчик болеет еще три недели кряду, маленький Жа, совсем он иссох и возненавидел море. Какао на вкус как песок, ракушки все уплыли пробивать дно, мама целует не так, боится заразиться. Он-то не боялся. Покалеченный и с пылу, бродит малыш Жа по камушкам вдоль тернистого берега мертвого моря и забывает личико первой любимой своей, случайно забывает насовсем.

октябрь, 30.

15:14

– Тзы-ынь!..Тзы-ынь!

– Алло, кто это?

– Малыш Жа?

– Не совсем. Кто это?

– Вы меня не узнаете?

– Я вас не слышу, алло?

– Меня просили звонить вам каждый вечер и рассказывать о восхитительном, помните?

– Ась?

– Вы получили кайф? Вам передал почтальон горсточку?

Взбудораженный и смешной голос на проводе, похоже, выстригал усы, и лязг щипчиков завис в воздухе голубой каемкой света путепроводного, как сверчок.

– Сверчок. Меня зовут Сверчок.

– Какой сверчок?

– Сверчок поэт!

– Ах, вы, наверное, шутите?

– Вовсе нет. В любом случае слушайте. Я был вчера знаком с Дали, он мой друг, помогал ему втягивать живот, чтобы тот мог влезть в свои шерстяные французские брюки. У него тощие ноги, совсем уж некрасивые, и он слишком медлил, потому я и заметил некрасоту, так явно ее разузнал, как подругу, как неживой объект, как фотографию. Щелк, и так было тут. Влез, поблагодарил (а я с ним наперегонки дышал и втягивался и проиграл, конечно), взял свои серебряные весла из-под дивана и сказал, что поплывет с ними в Нью-Йорк.

– Дали давно умер.

– А вчера еще был живой и поплыл по Сене в саму Америку, я сам видел! – На проводе шуршали фантики от конфет и чавкали довольные уста.

– Откуда вы меня знаете?

– Вы мня воззвали и сами с собой познакомили. Это было утром. В смерть звезды на небе. Я ваш сосед снизу. – В трубке послышалось, как улыбка слезла с лица незнакомца и потекла к ногам его, кажется, даже разбилась.

– Вы знакомы с Времей?

– Не будем больше говорить, к тому же кому нужна мешковатая звезда во лбу? Принцесса скоро колыхнет разбомбленные ночи публикацией ясных лишь Времени грез. Дайте ей отдохнуть от работы. Так много работает, милая, так худа стала и почти древесна. Я позволю вашему почтальону в этот раз ошибиться, но больше – ни-ни, ждите посылки. Будьте здоровы.

– Апчхи.

Голос положил трубку. Малыш Жа лег подле трубки своей и услышал, как взрывается в оголенном проводе путевая звезда.

ноябрь, 2.

16:07