Временной тоннель Эйнштейна – Розена

Отчаянно отряхиваясь и ругаясь, на чём свет стоит, бывший старатель вскочил, ужаленный сразу со всех боков, пошатнулся, едва не упал обратно в кишащую массу, но вовремя схватился за ветку, попутно отметив про себя, что ветвь дерева была не елью, ни сосной, ни кедром и не лиственницей. Дерево вообще не принадлежало к этому климатическому поясу, как, впрочем, и остальные деревья, которые он успел осмотреть в первые секунды своего прояснения.

Когда разум, проведя внутреннюю инвентаризацию всего организма, убедился в его относительно рабочем состоянии, Ружин принялся разводить костёр, поминутно оглашая непроходимый лес криками, призывая девушку, или хоть кого-то, кто смог бы ему объяснить создавшееся положение. Так весь день он и просидел у костра, высушивая одежду от скопившейся в подземелье влаги, наблюдая, как Лёшка рыскает вокруг в поисках незнакомых ему грызунов. Лес безмолвствовал, никто не отзывался на крики, а Ружин всё сидел, не в силах уйти от ручья, протекавшего поблизости. Когда солнце показывало полдень, он, наконец, почувствовал голод. Нож армейского образца был у него прицеплен к поясу. Банка тушёнки, всегда находившаяся в кармане куртки на такой вот неопределённый случай, была тут же съедена, а остатки он отдал Лёшке.

Это были другие деревья. Не таёжные. Где подевался мох и лишайник? Почему не слышно запаха морских волн близкого Охотского моря? Где шум бурлящих порогов Учура? Отчего птицы, грызуны и насекомые совершенно из иного климатического пояса? И где, наконец, все остальные?

Лес молчал. Ответов не было. Приходилось рассчитывать на собственные силы.

…И тут произошло нечто необъяснимое, что Ружин потом будет вспоминать ещё долгое время, удивляясь самому себе, как он в первый миг не потерял рассудок, увидев это.

Целый пласт земли на его глазах вместе с травой, почвой и деревьями, подёрнулся вдруг зыбкой дымкой, задрожал в воздухе, словно мираж в пустыне, обволокся каким-то маревом, съехал в сторону и… растворился в пустоте. На месте только что бывшей поляны с костром образовалось едва различимое облако, принимающее тут же облик амфитеатра гигантских размеров, будто целый каменный город в один миг вырос перед ним, поражая своим великолепием.Без шума, без каких-либо посторонних движений, треска, гула, абсолютно в полной тишине. Ружин вначале не понял, что вообще случилось. На месте идиллической картины нетронутого леса вдруг ниоткуда, из пустоты возник колоссальный каменный комплекс, до боли знакомый ему ещё со времён школьной программы. Эта громада вознеслась над ним столь стремительно и, самое главное, бесшумно, что у бывшего старателя едва не отнялись ноги от испуга.

Колизей!

Это был он. Легендарный римский амфитеатр для развлечений и гладиаторских ристалищ, начавшийся строиться при Веспасиане, и закончившийся при его сыне Тите. Всё произошло мгновенно, в зловещей тишине, и даже грунт под ногами Ружина заменился, приняв очертания каменных плит вместо только что росшей травы. Одним словом, целый пласт геологической плиты в десятки квадратных километров заменил собой громаднейший участок леса со всем его растительным и животным биомом. Ружин, сам того не понимая, даже смог прочесть надпись на одной из колонн рядом с грандиозной статуей. Надпись, высеченная, разумеется, на латыни гласила: «Жизнь – это благо и зло, а смерть – ни то, ни другое: если умен, рассуди, в чем облегчение нам. Но ради Манов, тебе легкой да будет Земля!»

Все фразы и надписи складывались у него в мозгу непроизвольно, тут же облекая форму родной ему речи, минуя стадии перевода. Не требовалось ни знания алфавита, ни синтаксических оборотов, ни диалектических понятий, ни фонетики: он просто понимал. Пёс сидел рядом, поджав хвост, а над чашей амфитеатра рвались на ветру бесчисленные флаги.

Солнце стояло в зените, следовательно, был полдень, когда снова произошло нечто удивительное. Он вдруг отчётливо услышал в гробовой тишине вначале ржание одинокой лошади, затем голоса и… о чудо! Голоса эти разговаривали не латинским диалектом, а… по-русски!

Я схожу с ума, утвердился Ружин в своей догадке. Сначала незнакомый лес, затем римский Колизей, теперь голоса, произносимые фразы на его родном наречии… Что будет дальше?

Он нерешительно отступил, пряча на всякий случай нож за спиной, но Лёшка внезапно вскинулся, завилял хвостом, и с отчаянным весёлым лаем кинулся к арке, рядом с которой возвышалась величественная статуя императора Адриана.

Цокая копытами по мостовой, из-за неё показалась лошадь, запряжённая в телегу. По всему было видно, что животное таким же образом ничего не понимает, фыркает, крутит головой и закусывает удила, но продолжает мерно идти, волоча за собой телегу, на которой восседали… Впрочем, можно было уже догадаться.