Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

Не принимая личного участия в бунте, Гиз явился к королю с любезным предложением своих услуг для устранения мятежников. Он же, столкнувший Генриха III в яму, радушно подавал ему руку, чтобы его из нее вытащить. Не давая согласия, а просто повинуясь своему злодею, король вместе с ним явился народу, и оба Генриха верхом проехали по городу. Мятеж мгновенно утих, но поднялась новая буря — восторженных кликов, которыми народ встретил своего возлюбленного Гиза:

— Ура герцогу! Да здравствует защитник церкви! Виват, отец наш, славный Гиз! — ревели сотни тысяч голосов.

Любезно откланявшись народу, виновник торжества говорил теснившимся на пути гражданам:

— Довольно, довольно для меня… Крикните же, наконец, что-нибудь и королю…

Но охотников кричать виват Генриху Валуа оказалось немного, да и те были из его придворной прислуги.

Униженный, раздавленный Генрих III проглотил обиду, возвратился в Тюильри и на другой же день давай Бог ноги — ускакал из Парижа в Шартр. Это бегство, весьма основательно показавшееся Гизу опаснее присутствия короля, испортило все дело. Тщетно Катерина Медичи, теперь взявшая сторону Гиза, писала Генриху III, умоляя его возвратиться; тщетно парламент отправил к нему депутацию. Брат красавчика Жуайеза, для умягчения короля, прибегнул к средству, которое может служить доказательством, как тогда во Франции кощунствовали над религией, ее обрядами и священнейшими предметами поклонения. Брат Жуайеза, монах-капуцин, выбрав тридцать пять товарищей, отправился с ними процессией в Шартр.

Капуцины шли босые; Жуайез, в терновом венце, нес на плечах огромный крест, а следовавшие за ним два монаха подгоняли его ударами плеток /дисциплин/ по обнаженным плечам. Прибыв в Шартр, кощуны остановились под окнами дворца, распевая священные песнопения и продолжая бичевание, от которого на плечах Жуайеза оставались кровавые полосы… Генрих III был сначала тронут этим зрелищем, но потом, осыпав негодяев бранью, велел их прогнать; действительно было за что, терновый венец, надетый на Жуайезе, был пришит к парику; крест был сделан из картонной бумаги, а мягкие концы плетей были обмазаны краской кровавого цвета!

Наконец 2 августа герцог Гиз, вместе со своим братом, кардиналом Карлом прибыл в Шартр с предложением Генриху III своей покорности и верного союза против гугенотов. На это предложение король отвечал Гизу пожалованием ему звания генералиссимуса. Из Шартра двор переселился в Блуа, где король предполагал созвать общую думу. Нарушить мир с королем казалось Гизу бесчестно, однако же довольствоваться саном генералиссимуса вместо короны королевской было ему тоже не совсем приятно. На этот раз лигеры настаивали на том, чтобы покончить с Генрихом III одним решительным ударом… Гиз колебался.

Слухи о злоумышлениях Лиги дошли до короля. Желая явить Гизу пример чистосердечия и в то же время застраховать себя от подозрений, более или менее основательных, Генрих III, призвав его в Блуа, 4 декабря, после торжественного молебствия, заставил с клятвой на святых дарах подтвердить свою присягу на верность. Гиз повиновался — и враги разменялись клятвами, скрепив их причащением. Кощунство Жуайеза, сравнительно с этим, едва ли не было извинительно! В течение нескольких вечеров после того у короля с королевой-родительницей происходили тайные совещания, о которых доброжелатели Гиза уведомляли его безымянными письмами. Генрих III и Катерина Медичи (теперь сама стоявшая одной ногой в гробу) совещались о том, как избавиться от Генриха Гиза. Маргарита Наваррская, опасаясь за своего возлюбленного, переодевшись в мужское платье, предупреждала его: накануне своей смерти Гиз, ужиная у своей фаворитки, госпожи де Сов, нашел под салфеткой письмо, в котором его заклинали быть осторожным, так как есть умысел на его жизнь.

— Не посмеют! — сказал он, разрывая записку.

В пятницу, 23 ноября 1588 года, к Гизу явился посланный из дворца с приглашением к королю. Герцог медлил, жаловался на нездоровье и на озноб; однако отправился к Генриху III и всходил на дворцовую лестницу, беззаботно жуя конфеты. В приемной и ближайших к королевскому кабинету покоях, в числе 45 человек, стояли вооруженные телохранители. Начальник их Монсери /Montsery/ или, по другим сказаниям, Сен-Малин /s-t Malines/ подошел к Гизу и, схватив его за эфес шпаги, вонзил ему в горло кинжал… Падая, обливаясь кровью, Гиз прохрипел только:

— Господи, отпусти мои прегрешения… Прости меня, Господи!..

Многочисленные удары, посыпавшиеся после того на несчастного, поражали уже бездушный труп. Кардинал, сопровождавший брата и бывший в соседнем покое, бросился было на помощь, но был уведен под стражей. Генрих III, выбежавший из кабинета, чтобы собственными глазами убедиться в исполнении своего злодейского приказа, выразил свою радость тем, что подбежал к трупу будто навстречу ожидаемому другу; пинал его ногами, бил по щекам, плевал в потускневшие, страшно вытаращенные глаза покойника; потом /вероятно, чтобы окончательно уподобиться бессмысленному животному/ омочил его неблагопристойным образом.