«Милое сердце мое, на ваши три письма даю один ответ. Разрешаю вам отъезд в Буажанси и свидание с вашим отцом, избавленным от стражи. Не оставайтесь долее одного дня, так как зараза сильна. При поездке в Сен-Жермен не худо было бы вам повидать наших детей, а также и их отца, который вас очень любит и дорожит вами. О вашей поездке никто /то есть королева/ ничего не знает. Люби меня, моя козочка /топ тепоп/, ибо я тебе клянусь, что когда я с тобой, мне весь мир ничто; целую тебя миллион раз».
К сожалению следственная комиссия с подсудимыми не целовалась и вместо любовных записочек писала другие бумаги, поважнее. Верховный уголовный суд 1 февраля 1605 года приговорил д'Антрага и графа Оверньского к смертной казни, маркизу Вернейль к заточению в монастырь Бомон-ла-Тур. В тот же день жены д'Антрага и графа, с ними же и Генриэтта, явились к Генриху, умоляя о прощении. Король несколько времени колебался; однако же приказал смягчить приговор и заменить его для приговоренных к смерти — пожизненным заключением, а для Генриэтты прощением, дозволив ей удалиться в свое поместье; 16 сентября она формально была объявлена невиновной.[67]
Так шутил король французский с судом и играл законами! В его руках было искоренение заговора, а он довольствовался только обрубкой двух-трех ветвей. Оправдание этому малодушию еще могло бы быть какое-нибудь, если бы король повиновался чувствам любви христианской, а не своему неукротимому сластолюбию…Искоренение заговора д'Антрага могло бы отклонить от груди Генриха IV кинжал Равайльяка.Впрочем, с точки зрения фатализма, щадя преступников на собственную свою пагубу, король повиновался какому-то таинственному предопределению… Неуместно милосердный в отношении своей возлюбленной, ее родных и сообщников, Генрих IV в угоду католическому духовенству умел быть жестоким и безжалостным к несчастным, которые в то варварское, суеверное время слыли за колдунов и оборотней. Так в 1597 году были сожжены живыми некто Шамуйяр за напущение порчи и Видаль-де-ла-Порт в Рионе; в 1598 году казнен был оборотень Пьер Опети; в 1599 году сожжены были колдунья Антида Колас, девочка Луиза Майлья, Вильгельм де Вильмероз и Роланда дю Вернуа… В 1609 году было огромное следственное дело о колдунах в Гаскони, в округе Пахотной земли /Pays de Labour/, окончившееся удавлением и сожжением на костре до двадцати человек… Кровавые факты, мало говорящие как в пользу ума, так и сердца великого короля.
Пощада Генриэтты и заговорщиков была жестокой ошибкой, но Генрих сделал другую, еще более непростительную. После всего, что было раскрыто на следствии о злоумышлениях маркизы Вернейль, после оскорблений королевы и законных детей Генриха, он опять сошелся с фавориткой, опять домогался ее продажных ласк, опять стал делить свое сердце между женой и любовницей. Последняя, видя, что власть ее над Генрихом не уменьшилась, пуще прежнего стала эксплуатировать щедрость королевскую. Придворные Сигонь и Ла Вареннь одновременно пользовались ее благосклонностью и вели с ней нежную переписку. Король узнал об этом: маркиза вывернулась, уверив его, что она неизменно ему верна и предана всей душой, а письма писаны по ее совету, для испытания ревности короля… Поверил! Сигонь и Ла Вареннь /Меркурий, министр сердечных дел/ навлекли на себя немилость Генриха, фаворитка же на своем месте даже не пошатнулась. При виде этой непростительной слабости короля к женщине, ничего не заслуживавшей, кроме презрения, Мария Медичи возненавидела мужа и предоставила ему полнейшую свободу. Стараниями Сюлли между державными супругами наружно поддерживались приязненные отношения, приличия ради, но и тут Генриэтта расстраивала все, что улаживал министр. Утишать эту домашнюю язву можно было только деньгами и подарками; щедро давали ей то и другое, причем она ссылалась на детей, на свои старания о их обеспечении.
— Да прогоните же ее наконец! — неоднократно говорил Сюлли Генриху.
— Не могу, не в силах! — отвечал, чуть не плача, бедный король.