Время АБРАКадабры

Но на самом деле дорожка привела его в одну нехорошую квартиру, в которую вскоре пришли не очень хорошие люди и принесли с собой еще более нехорошую выпивку. В итоге к двенадцати ночи Витька, совсем нехорошо нафуячившись, выполз из квартиры, лихорадочно проверяя, на месте ли табельный ПМ, и запихивая в папку невесть зачем вытащенные листы: «А, колбасу резали. Ясно…»

Свежий воздух летней ночи слегка отрезвил его. Витька шел, сливаясь серой своей формой с наступившей ночью и пиная тротуарные бордюры мощными спецназовскими ботинками. Проходя мимо пятого дома, он вдруг углядел свет за фанерками, которыми были забраны, чтобы кошки не проникли, подвальные окна, и вспомнил. Шпион! Какой только разведки, алтайской, что ли? Витька спустился по ступенькам вниз, к ободранной двери и постучался. Тишина. Потом он, разозлившись, обошел дом, нагнулся к фанерному окошечку и заорал:

– Эй! Абычегай!!! Открывай, твою мать, чурка расписная! Слышь? Я твой курятник щас к едреням разнесу!

Но подвал не отвечал, а над Витькой отворилось окошко, грубый мужской голос заметил:

– Пьянь херова, шляются, спать не дают!

И прямо у виска участкового просвистела полная пластиковая бутылка воды, явно приготовленная для таких случаев. Не промахнись мужик мимо замаскированного темнотой Витьки, этот снаряд отправил бы участкового на больничную койку с тяжелым сотрясением. Витька разбираться не стал, а спрятался под козырек дома: тут крыша над входом защищала его от бутылкопада. Он уже хотел ломиться в дверь ботинками, но та неожиданно легко отворилась внутрь, пропуская Витьку.

Он зашел с каким-то неожиданным испугом. Подвал казался пустым, прямо уходила его темная сердцевина-коридор, направо, в крохотной каморке сапожника, горела чумазая лампочка на драном шнуре. Пахло кожей и подметками.

– Эй, мля, чурка!!! – рявкнул Витька. – Выходи, че прячешься?! Бить не буду…

И снова никто не ответил. Участковый выхватил пистолет, спустил предохранитель и, держа оружие дулом вверх у плеча, как насмотрелся в американских боевиках, заглянул сначала в каморку. Там было совсем пусто. Потом он услышал шорох в глубине подвала. Полез за фонариком и понял, что батарейки сели, фонарик источал только слабое, размытое пятно света. Но все равно, тыча им впереди себя, Витька сделал несколько шагов.

По обеим сторонам темнели пустые карманы для кладовок. Впрочем, все это было сломано несколько лет назад, при антитеррористической зачистке подвалов. Теперь там жили запахи кошачьей мочи и гнилой тряпки. Витька сделал еще шаг и вздрогнул. Фонарик слабо полоснул по лежащему на цементном полу человеку. Голому человеку. Руки его были сложены на причинном месте, деликатно его прикрывая.

Участковый с изумлением узнал того самого сапожника, Максурдина Абычегай-оола Джамшиевича, который квартировал в этом подвале уже несколько лет и у которого проверить документы сейчас не представлялось никакой возможности, ибо голому человеку спрятать паспорт попросту некуда. Глядя на вздернутый синий подбородок старика с вылезшей бородой, Витька вспомнил дурацкую пословицу: «В гробу карманов нет!»

– В гробу карманов нет, – ошарашенно прошептал он сам себе.

В этот момент что-то вылезло изо рта мертвеца. Это было какое-то сияние, какая-то инфузория. Переливаясь, это нечто сдутым шаром провисло над покойником, пузырясь в темноте и сверкая, как вулканическая лава, – медно-красным. Витька судорожно икнул и попятился.

Послышался хохот, мелкий, противный, издевательский, хриплый.

– Уходи! – проскрипело из подвала. – Уходи!

Витька пятился, но натура его не позволяла оставить это место без боя.

Он передернул затвор пистолета, нацелил на пятно и не своим голосом, а тонким и сиплым, заверещал:

– Стой, стрелять буду!

В подвале опять расхохотались. На секунду шар посветлел и показал Витьке какого-то мужика в лоскутных одежах и меховых унтах. Тот плясал вокруг костра. А потом видение исчезло, и шар заметался по подвалу.

Витька даже не смог выстрелить. В лицо дохнуло жаром, будто его сунули головой в неостывшую печку. Он зажмурился, а когда раскрыл глаза, шар летал по помещению, поджигая все, чего касался: стены, трубы, обмотанные веревками, старые матрасы, бомжей, проводку. Все трещало, искрилось, пылало, и над этим разносился чей-то громовой смех. Завывая от ужаса, Витька бросился прочь, но комнатенка сапожника тоже наполнилась пламенем, и языки его выбрасывало оттуда протуберанцами. Проход оказался закрыт. Витька заскакал на крохотном пятачке и, только очень поздно, нашел выход: окошко с фанеркой. Он кинулся в это окошечко птицей, лбом выбил тлеющую фанеру и, когда уже наполовину вылез наружу, умудрился застрять. Над ним хлопали окна – люди ощутили дым. Чувствуя, как немилосердно припекает задницу, Витька истошно заорал из последних сил:

– Памагите! Милиция! Пажа-а-ар!!!

Пилатику позвонили среди ночи. Держась за теплую жену Марину, следователь осторожно выплел из своего тела ее хрупкие, нежные руки и сел на кровати. Поморгал, а потом схватил переносную трубку:

– Да!