Время АБРАКадабры

– А сын? Сын пастора, парнишка? Он в чем виноват?!

– Ни в чем. Он сестру защищал. Он как герой погиб, это нормальная смерть. В драматической концепции это вообще позитивно.

– А пастор? Черт, он-то почему погиб? У него же вера, все такое…

– Ага! Вот, вот!

Она с криком спрыгивала на него и висла, как на столбе, подгибая худые ноги. Затем шептала в ухо заговорщически:

– Он совершил самое страшное преступление. С точки зрения христианских грехов. Самое стра-ашное!

– Хм. Убил кого-то? Это… как это? Прелюбодействовал? Или врал? Или что?

– Он РАЗУВЕРИЛСЯ В БОГЕ! После смерти жены, помнишь? Грех неверия, отступничества. Поэтому… – страшным голосом заключала Юлька, поддавая ногой смятую банку из-под «кока-колы», – смерть!

В другой раз она рассказывала ему о Борисе Виане. Это было примерно так, как если бы она просвещала колхозного тракториста на тему высокой ригидности лабильных темпераментов или способов загрузки трамбнейлов по ФТП-соединению.

– Понимаешь, Виан написал тогда дикий, шокирующий роман. Он назывался «Я приду плюнуть на ваши могилы!». В общем, оскорбление памяти мертвых, и все такое. Тем более что для Европы этот совершенно бандитский боевик, кровавый, со всеми делами… ну, это было, как «Механический апельсин» Берджеса… Читал?

– Нет, – уныло признавался Андрей и добавлял, блеснув стеклами очков: – Извини.

Это было дико трогательно. И это нравилось ей до безумия!

– Ничего! Так вот, это был шок. А он на самом деле сделал это… сделал, чтобы показать такое состояние… ну, когда уже все – песец; когда уже делать нечего – крайняя степень решительности. То есть терять абсолютно нечего. Прежняя европейская литература, особенно французская, она всегда строилась на том, что даже в самых жестоких вариантах что-то у человека оставалось. Ну, типа, вера в Бога, или знание, что тебя ожидают, как графа Монте-Кристо, сокровища, или там… идеи свободы, равенства, братства. А у героя Виана ничего не оставалось. Ни-че-го! Кроме насилия и мести. Ты бывал когда-нибудь в такой ситуации?

– Нет.

– Вот и я…

Она хотела сказать: «Вот и я – не была». Но не смогла. Резко, откуда-то из неплотно закрытой трубы сознания, черной жижей хлынули воспоминания: ее ведут, голую, со связанными руками, через лес на Башню эти двое Темных. Ведут по крапиве, которая жжет голые ноги, как кипящее масло, но Юлька этого почти не замечает, потому что она уже приготовилась УМИРАТЬ.

Девушка открыла рот, однако вслед за воспоминаниями пришла и боль, бритовкой полоснула по паху, и Юлька побледнела, едва не поскользнувшись на брошенной кем-то упаковке от чипсов, рванулась к скамейке и плюхнулась на нее, сведя не только бедра, но и ступни, испачканные городской пылью, заплетясь в сплошной узел. Андрей забеспокоился:

– Что, что? Юля, родная, что случилось? Ты порезалась что ли? Ну-ка, дай ногу посмотрю… Я же говорил…

– Не надо, – сквозь зубы выдавила Юлька, обнимавшая свои коленки руками, напряженными, как струна, – не надо, это так… что-то с желудком.

Но она знала: это не желудок. Может, банальный цистит? Вот поэтому она и пошла сегодня к гинекологу. Потому что предыдущий поход недельной давности к другому врачу и заботливо сданные анализы, прозрачные, как слеза, в баночке, никаких отклонений в здоровье не выявили. Худое, истасканное прежней жизнью и едва возрождающееся к новой, тело Юльки было абсолютно здорово. И жадно до этой жизни, как жаден организм кошки, – и потому живуч…

На концерт Дакоты ей очень хотелось сходить. Поэтому она сама быстро переоделась и, стоя сейчас на коврике в прихожей, уперла руки в бока, гневно вопрошая:

– Ты ТАК собираешься идти?! К индейцу, блин, самому настоящему? Снимите это все немедленно! – приказала она гнусавым голосом, пародируя ведущую из какой-то телепередачи.

Он собирался блистать там единственными своими белыми выходными джинсами и тщательно отлаженной синей рубахой. Долой! Через пять минут из шкафа были извлечены старые его джинсы, в которых он когда-то познакомился с Юлькой, и с помощью бритвы превращены в необыкновенно живописные лохмотья. Пара гроздьев булавок, нашедшихся у Юльки в коробочке, достойно украсили эти штаны. Майку она дала ему свою, с жутковатым портретом неизвестного мужика – лидера неведомой Андрею панк-группы «AbraXas Prestigitation», – в глазах которого мерцали красные звезды, а вместо зубов торчали клыкастые знаки доллара. Волосы парню она смочила гелем, превратив их в настоящее воронье гнездо.

– Вот! – удовлетворенно заметила девушка. – Теперь ничего… похож на нормального хиппаря. И забудь про шузы. На улице плюс двадцать, не простудишься!