Время ангелов

— Я, конечно, не говорю о личности, — сказал он. — Без личности можно обойтись. В действительности даже должны обойтись. То, что нам предстоит пережить, — не разрушение, а очищение веры. У человеческого духа есть определенные глубокие потребности. Не поймите меня превратно, когда я говорю, что мораль — это еще не все. Ошибка просвещения была в том, что Бог представлялся гарантом порядка в области морали. Но наша необходимость в Боге — нечто превышающее мораль. Малейшее знакомство с современной психологией показывает нам, что это не лозунг, а факт. Мы теперь менее наивны, чем прежде, в вопросах добродетели. Мы менее наивны в вопросах святости. Человека как духовное существо определяет не его условная добродетель или безнравственность, а истинность его потребности в Боге! То, что Иегова ответил Иову на вопрос «Где ты был, когда я закладывал основы земли?» — не довод, когда речь идет о вопросах морали.

— Ну, я всегда считала это очень неубедительным доводом, — заметила Нора. — Добродетель — хорошее руководство, и все мы знаем, что это такое. Я думаю, вы, люди, играете с огнем. Кофе?

Такой поворот разговора расстроил Маркуса. Ему не понравилось, что епископ говорит о вере таким образом, его это почти шокировало. Ему только сейчас пришло в голову, как важно для него, чтобы все продолжалось по-старому. Он не верил в искупительную кровь Иисуса, не верил в Отца, Сына и Святого Духа, но хотел, чтобы другие люди верили. Он хотел, чтобы старая структура оставалась около него поблизости, так, чтобы он мог время от времени протянуть руку и прикоснуться. Но теперь казалось, что за кулисами все это было демонтировано: для того, чтобы они решили, что Бог не личность, для того, чтобы можно было спокойно принизить образ Иисуса Христа; это заставило его ощутить почти что страх.

Нора что-то говорила, предлагая ему чашку кофе. Где-то вдалеке в тумане гудела сирена. Внезапно показалось, что теплая, ярко освещенная, хорошо занавешенная комната закружилась. Маркус ухватился за стол.

— Но предположим, — сказал он епископу, — предположим, что правда о человеческой жизни была бы так страшна и так ужасна, что человек был бы уничтожен одними размышлениями над ней? Вы отобрали все гарантии.

Епископ засмеялся:

— Вот когда оказывается полезной вера.

— Предполагать бессмысленно, — сказала Нора. — Возьми свой кофе.

Глава 10

Мюриель закончила читать, отбросила последний лист и посмотрела на Элизабет. Она прочла вслух строф двадцать и поняла, что чрезвычайно растрогана своей поэмой. К концу чтения ее голос дрожал от волнения.

Они сидели на полу по обеим сторонам камина в комнате Элизабет. Шезлонг, к которому прислонилась Элизабет, был повернут к камину, образуя уютный уголок. Мюриель, сидевшая прислонившись к китайской ширме, выключила стоявшую рядом лампу. Пылающий огонь хорошо освещал комнату, бросая легкие вспышки золотистого света на лицо Элизабет и заставляя мимолетные тени пробегать по потолку. Занавески были задернуты несмотря на полдень.

Воцарилось молчание. Затем Элизабет сказала:

— Довольно туманно, не правда ли?

— Мне так не кажется. Она и в половину не такая туманная, как большинство современных произведений.

— У тебя есть план целой вещи?

— Нет, я же тебе говорила. Она еще только формируется.

— Было бы неплохо знать, что последует дальше.

— Пожалуй, нет.

— Интересно, не влюблена ли ты в кого-нибудь?

— Не влюблена. Я тебе это тоже уже говорила. — Мюриель отчаянно хотелось, чтобы Элизабет хорошо отозвалась о поэме. Это было все, что она желала услышать. Но Элизабет с тупым полуосознанным упрямством, которое Мюриель ощущала и почти что видела, как физическое излучение, собиралась сказать о поэме все, что угодно, только не похвалить.

— О, все это не имеет значения! — сказала Мюриель. Она резко встала, небрежно собрала разбросанные листы и бросила их на шезлонг. Затем добавила: — Извини, Элизабет.

Элизабет, казалось, ничего не заметила. Она пристально смотрела на огонь, и глаза ее стали огромными от каких-то тайных раздумий. Она беспокойно передвигалась, выгибая тело, поглаживая ноги. Глубокий вздох перешел в зевок. Затем она тихо протянула:

— Да-а-а.

Мюриель смотрела на нее с раздражением. Она терпеть не могла такие моменты, когда Элизабет «отключалась». Ей казалось, что теперь это стало случаться чаще. Равнодушная холодность и отсутствующее выражение, как облако, проплывало по лицу кузины. Ее конечности подергивались, глаза не могли сфокусироваться, и ее воля проявлялась только как решимость животного уклониться от контакта с окружающими. Между тем это не замутнило ее красоты, которая мерцала неярким холодным светом, как восковое изображение. Такая неестественная мертвенность Элизабет зачаровывала.