Время ангелов

— Но, Пэтти, видишь ли, отец Карел…

— Для вас я мисс О'Дрисколл.

— Но, Пэтти, моя дорогая, я все знаю о тебе…

— Нет, не знаете. Никто ничего не знает обо мне, никто.

— Бедняжка Пэтти, я вижу, у тебя какие-то неприятности. Может, ты расскажешь мне…

— Убирайся, надоедливая сука. Убери свою проклятую ногу из дверей.

Снова залившись слезами, Пэтти толкнула изо всех сил.

Персидский ягненок отступил. Миссис Барлоу в коричневатой дымке на кромке серого замерзшего снега продолжала увещевать. Дверь захлопнулась.

Пэтти, направлявшаяся в комнату Мюриель, вернулась в пустой холл и мгновенно забыла о происшествии. Страдание наполняло ее до краев. С поникшей головой поднималась она по ступеням. Потеряв тапочку у верхней площадки, она не остановилась, чтобы поднять ее.

Юджин отверг ее. Она не смогла не сказать ему правды, или не признать правдой то, что он уже знал. Она попыталась объяснить, что та прошлая пятница была исключением, это произошло только однажды, и подобного очень давно не было. Но говорить о дате или вообще о случившемся было губительно для нее. Когда она, запинаясь, что-то забормотала, стараясь объяснить случившееся, то обвиняла себя. Разрушительный демон отчаяния, казалось, выскочил из ее рта. Никакие пояснения не имели значения. Она была грязной, недостойной, чернокожей и принадлежала другому — все это правда. Если бы даже Карел не овладел ею тогда, он мог взять ее в любой час, в любую минуту. Ее воля принадлежала ему. Он был Господь Бог, а она — покорной и безмолвной почвой, полностью подчинившейся ему. Пэтти поняла, насколько безнадежно она принадлежала Карелу, когда услышала мучительные и безжалостные вопросы Юджина. Ее давным-давно купили и выкупить теперь не представлялось возможным.

Нельзя сказать, что Юджин не смог бы простить и навсегда отвернулся от нее или что он недостаточно добр, чтобы вырвать ее из этого места, к которому она привязана, дело было в том, что она действительно принадлежала этому месту. Ни его нежность, ни даже милосердное обручальное кольцо уже ничего не меняли. Ее ноги не могли побежать ему навстречу, невинность их отношений оказалась подделкой. Пэтти даже не обращалась к Юджину. Он отвернулся от нее, и она отпустила его. Это был конец.

Она поняла, что сделала Мюриель, когда увидела лицо Юджина. Предательство Мюриель теперь казалось ей неизбежным. Могла ли она предотвратить его какими-то своими словами, вырвать их жало? Это казалось невозможным, так как в своем признании она бы выглядела неприкасаемой и вероломной. В разговоре с ним ей пришлось бы признаться себе в невозможности любви к нему. Когда она отчаянно рыдала в своей комнате, ненависть к Мюриель, казалось, существовала самостоятельно, разрасталась сама по себе рядом с ней, как огромное черное растение. Она обвиняла себя. Но Мюриель была ей ненавистна. Когда она встала и направилась к Мюриель, она почувствовала своего рода облегчение, будто беседа может принести ей утешение.

Мюриель сидела в кресле в своей спальне, закутавшись в пальто. С отсутствующим видом она крикнула Пэтти, затем снова уставилась прямо перед собой, выдыхая с легким свистом воздух. В ледяной атмосфере изо рта вырывалось небольшое облако пара. Занавески были отдернуты, и оконное стекло за ее спиной сплошь покрылось морозным узором, едва пропускавшим тусклый утренний свет, так что в комнате царил полумрак.

Пэтти села на кровать. Физическое присутствие Мюриель, как всегда, пугало ее. Она чувствовала себя опустошенной, несчастной и испытывала только желание горько плакать. Со слезами в голосе она сказала:

— Зачем ты так поступила со мной?

Мюриель молчала. Казалось, она не слышала. Немного погодя, как будто обдумав все, она ответила:

— Теперь я сожалею. Но это не имеет значения. Пэтти, дрожа от холода, сказала:

— Это было зло.

После такого же долгого молчания Мюриель рассеянно произнесла:

— Возможно.

Она продолжала сидеть неподвижно, засунув руки в карманы, глядела в пространство и с присвистом дышала.

— Я ненавижу тебя, — сказала Пэтти.

Ей хотелось прикоснуться к Мюриель, схватить ее, ударить, но она не могла встать с кровати.

Мюриель пошевелилась, скрестила ноги и посмотрела на Пэтти с выражением иронического любопытства.

— О, заткнись, Пэтти. Не плачь. Мы в известном смысле в одной лодке.

— С тобой все в порядке. Ты просто по злобе сделала так, чтобы причинить мне боль. Я могла бы выбраться отсюда и стать счастливой, но ты намеренно все испортила. Ты мне отвратительна. Я готова убить тебя.

— О, перестань. Разве ты не видишь, что я потерпела полное крушение.

Пэтти всмотрелась в ее ровное, спокойное лицо:

— Что ты хочешь сказать? С тобой все в порядке.

Мюриель задумчиво смотрела на Пэтти, все еще держа руки в карманах. Она спросила:

— Ты знаешь, что отец велел мне убираться отсюда и жить в другом месте?

— Я слышала, как он это сказал.

— Ты знаешь почему?