Время ангелов

Его целью было то, что он предполагал назвать демифологизацией морали, и не меньше. По сравнению с этим демифологизация религии, которой так радостно и беспечно занимались теологи, почти не составляла труда. Лишенная Бога религия могла умереть, но морали нельзя позволить умереть. Религия без Бога, развивающаяся так неумолимо из теологической логики минувших столетий, представляла собой не что иное, как половинчатое сознание, что эпоха предрассудков миновала. Возможным следствием могла стать и мораль без Блага, что было по-настоящему опасным. Маркус намеревался спасти идею Абсолюта в морали путем демонстрации, что Абсолют неизбежно присутствует в тех моральных оценках, которыми сопровождается любая деятельность людей, начиная от самого незамысловатого, житейского, уровня; при этом Маркус хотел избежать как теологических метафор, так и грубости экзистенциализма, этой Немезиды академической философии.

Он завершил первую главу — «Метафизика Метафоры», — в которой доказывал, что идея духовного мира как чего-то отдельного, магнетического и властного не обязательно должна быть рассматриваема как метафизическая концепция. Незавершенный набросок раздела, объясняющего роль Красоты в раскрытии духовного, был отложен, и предполагалось, что он, возможно, появится в заключительной части книги. Маркус начал работу над главой, названной им «Некоторые фундаментальные типы оценок», и вдруг понял, что не в силах двинуться дальше. Он отложил решение о введении идеи синтетического априори как такового, и это сковало его продвижение вперед. Он утратил власть над материалом. Его теоретические взгляды больше не излучали энергии. Их затмило нечто более сильное. Карл и Элизабет — ни о чем другом он не мог думать. Воображаемые беседы с Карлом заполняли комнату наподобие эктоплазмы. И образ Элизабет, новой, уже взрослой, в потоке развевающихся светлых волос, преследовал Маркуса, прокрался в его сны.

Пережив несколько мучительных дней, Маркус решил положить этому конец. Надо как-то проникнуть в дом и встретиться с братом. И Элизабет он тоже очень хотел увидеть. Тревожная мысль не отпускала его: а вдруг она подумала, что он забыл о ней? Зря он перестал посылать письма. Существовало столько путей доказать, что он помнит. Послать, допустим, букет цветов. Может, и сейчас еще не поздно? Он по-дурацки позволил себя отстранить, и теперь из освещенной призрачным светом сферы своего одиночества Элизабет и притягивала, и угрожала.

В последние два своих визита, после того, как его не пустили, чему он, впрочем, уже не удивлялся, он обошел вокруг дома, глядя на освещенные окна и гадая, в какой комнате что находится. Даже подергал заднюю дверь, но она оказалась запертой. Все это он проделывал виновато и испуганно, но при этом определенно чувствовал наслаждение. Нора ничего не знала об этих его расследованиях. Она составила свой собственный план действий, в связи с чем епископ и Маркус были приглашены на обед в начале следующей недели. Предполагалось обсудить, «что делать с этим человеком». Во всем, что касалось Карла, Нора почти теряла здравый смысл. Конечно, у бедной Норы был свой личный душевный интерес в доме пастора. Маркус знал, что она написала несколько писем Мюриэль, а в ответ получила лишь короткую уклончивую записку, без всякого намека на возможность встречи. Нора считала, что во всем виноват Карл. «Сам сумасшедший, — говорила она, не особенно теперь подбирая выражения, — и все вокруг превращает в сумасшедший дом». Раньше она то и дело называла Карла «невротиком». Теперь, пополнив свою копилку новыми «историями», она прибавляла: «неуравновешенный», «психопат», «пропитанный злом». У него надо отнять должность. В конце концов речь идет об ответственности перед общиной. Перед епископом надо открыть все, без утайки. Маркус сначала отнесся с насмешкой к этой горячности, но потом задумался. Какое-то излучение, идущее от Карла, затронуло и его.

Ведомый неким инстинктом, Маркус все время скрывал от Норы, насколько он озабочен происходящим с братом. Она бы, конечно, не одобрила того, что он называл своими «экспедициями», и лучше было оставить ее в неведении. Она нашла бы их сентиментальными, опрометчивыми, лишенными самого для нее ценного — прямолинейности. Маркус испытывал своего рода удовлетворение, размышляя, как безнадежно лишены этой самой прямолинейности его чувства по отношению ко всему, что связано с братом. К тому же нельзя было предсказать, чем это рискованное предприятие закончится. Если ему суждено оказаться в нелепом положении, то лучше пусть все останется в тайне. Так или иначе, сейчас ему не хотелось общаться с Норой. Она с изумляющей настойчивостью стремилась воплотить свои намерения — поселить его у себя в верхнем этаже. И смотрела на это так, словно вопрос был уже решен, если не брать во внимание каких-нибудь мелких деталей. При том, что Маркус никакого желания перебраться не выказывал.