Время ангелов

Пэтти понимала, что эти мысли неразумны. Но как ей самой не удавалось защититься от постоянной враждебности этого мира, так не было у нее защиты и для Карла. Угроза шла отовсюду. К тому же она поневоле начинала побаиваться его самого. Он был очень угрюм и постоянно груб с нею. Его разгневало, что она оставила открытой дверь, ведущую в угольный подвал, через которую и проник Маркус Фишер. Она тогда подумала, что это какой-то негр-великан. Карл выругал ее и прогнал от себя. Пэтти потом долго плакала в своей комнате. Она ему не нужна, она ему отвратительна. От правды не уйдешь: она не принимала ванну с тех самых пор, как они переехали. В ванной комнате, находившейся в необогреваемой части дома, было очень холодно.

Пэтти продолжала мечтать. О том, как уедет, как начнет все сначала. Но все это было в общем-то несерьезно. Мелькало в виде каких-то размытых картинок. Единственная польза от них — хоть какое-то развлечение во время уборки. Новым материалом пополнились эти призрачные видения после рассказа Евгения Пешкова о его жизни в лагере. Пэтти представляла, как она там помогает страждущим и жизнь ее наполняется смыслом. Но кто она, никто не должен знать. Ее слава и венец — все должно оставаться в тайне. Конечно, в ее сердце отложились несколько циничные замечания Евгения о самодовольстве добровольных помощников. Означает ли это, что истинная помощь страдающему неотделима от собственного страдания? По-настоящему добродетельный человек должен творить добро не задумываясь, как творил его Иисус Христос. Евгений сказал: «Для этого надо быть святым». Ну что ж, надо попробовать. Откуда ей знать о собственных возможностях, если она ни разу не пыталась? Хотя кто знает, может, она просто хочет обрести счастье, чистое, без чувства вины, дарящее радость? Может, этим и объясняются все ее мечты? Да, разобраться в этом было нелегко.

Но не только потому Пэтти сомневалась в крепости своего желания обрести святость. Евгений Пешков занимал все больше места в ее жизни, в ее мыслях. Дружба с Евгением открылась перед ней как некие гигантские врата. Она и сама не заметила, как оказалась внутри. «Узнавание» — для Пэтти это всегда было трудно — сопровождалось тревогами и усилиями, каким-то непрестанным замешательством. В сущности, кроме Карла она никого толком и не знала. Но с Евгением она почти сразу почувствовала себя легко. То, что тут не обошлось без солидарности слуг, «друзей по несчастью», нисколько ее не обеспокоило. Жаль ей было только одного, что она не объяснила, как ее лучше называть. Он звал ее «Пэтти», а ей хотелось — Патриция. Ну ничего, значит, до «Патриции» она еще не доросла.

В Евгении чувствовалась некая уверенность и завершенность, притягивавшая все то, что в Пэтти было разрозненного и замутненного. Он был невероятно полон собой. Какой-то свет исходил от него, может быть, тот, который шел еще с его младенческих лет. Там было средоточие всего, в чем Пэтти нуждалась, чего сама была лишена. К тому же она ощущала, что он чистый человек, и от этого таинственным образом теплело у нее на сердце. Пэтти алкала его чистоты, едва понимая, что это значит. Она всей душой хотела быть рядом. Евгений олицетворял добрый, ясный, простой мир, из которого она ушла навсегда. Она любила и его страдания, завидовала, что на его долю выпало такое. «Гитлер», «Прага» — от этих названий горести переставали быть бессмысленными. Конечно, в те времена о смысле страданий никто не думал. Но теперь утешительно было сознавать, что кто-то пережил события, имеющие имя. Пробуя рассказать Евгению о своем детстве, она не могла изложить свою историю. Мелькали какие-то бессмысленные отрывки. Его жизнь была пронизана смыслом всегда. Смысл ее жизни таился в будущем, в том времени, когда она станет Патрицией.

Безусловно, она не рассказала Евгению о своих отношениях с Карлом. Это очень беспокоило ее и мешало почувствовать себя полностью счастливой. Что-то очень живое и очень важное в себе она успела вручить Евгению. Но вокруг этого вились старые корни ее связи с Карлом; она была сотворена из этой материи, вплетена в нее. Действительно, как-то ужасно и неизбежно, она была Карлом. Пэтти, подружившаяся с Евгением, лежала, как крохотная беспомощная куколка, внутри настоящей Пэтти. Сможет ли она когда-нибудь открыть это Евгению? Ей не верилось, что сможет.

Глядя теперь на миссис Барлоу, такую бодрую, энергичную, Пэтти думала об обещании Евгения показать ей море. Станет ли Карл возражать? Странно даже спрашивать о таком. Но, вопреки всему, она надеялась, светло и радостно, что ей-таки суждено вместе с Евгением увидеть море.

— Очень жаль, миссис Барлоу, — повторила она и стала затворять дверь.

— Я рискнула послать ему по почте небольшое письмо.

— Похоже, он не читает писем.

— Ну позвольте мне войти, на секунду. Я принесла кое-что и хочу оставить.