Время ангелов

Маркус обнаружил, что машинально снова взял цветы с мраморного столика, вдыхая довольно удушливый аромат коричневых и желтых хризантем, он положил их вместе с завернутым в коричневую бумагу; пакетом на стол и сел на стул с прямой спинкой.

— Маркус, Маркус, Маркус. Я же сказал тебе, чтобы ты оставил нас в покое.

— Извини, видишь ли, я…

— Считай, что мы умерли.

— Но вы не умерли, — возразил Маркус. — Кроме того, Элизабет…

— У тебя нет никаких обязательств перед Элизабет.

— Не в этом дело, — сказал Маркус. Он чувствовал себя возбужденным и достаточно красноречивым, чтобы точно описать свое состояние. — Дело не в обязательствах. Просто я очень расстроен из-за Элизабет. Я все время думаю о ней, беспокоюсь, и мне приходят в голову странные мысли. Я должен непременно увидеть ее. Я не могу работать, не могу ничего делать.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что тебе в голову приходят странные мысли?

— Сам не знаю. Это нелепо. Мне снятся кошмары, как будто она изменилась.

— М-м-м.

— Так что, ты видишь, я должен увидеть ее, хотя бы только для собственного успокоения.

— Может быть, позже. Посмотрим. Элизабет сейчас плохо себя чувствует.

— Я, кажется, больше не верю ни одному твоему слову, — сказал Маркус. Чувствуя себя странно взволнованным, он вгляделся в Карела, который стоял теперь прямо перед ним за пределами прямого света лампы.

— Не имеет значения. — Карел заключил слова протяжным вздохом, перешедшим в зевок.

— Не говори так, Карел. Я хочу поговорить с тобой серьезно, пожалуйста.

— О чем, мой дорогой Маркус? Ты хочешь предаться воспоминаниям о нашем детстве?

— Нет, конечно нет. Я хочу поговорить о тебе, как ты живешь, о чем думаешь.

— Трудный предмет, слишком трудный для тебя.

— Ты знаешь, что некоторые люди считают тебя безумным?

— А ты?

— Нет, конечно нет. Но ты ведешь себя странно, никого не видишь. А сколько ты мне наговорил прошлой ночью. Это правда, что ты потерял веру?

— У тебя такой старомодный язык. Ты хочешь спросить, считаю ли я, что Бога нет?

— Да.

— Что ж, тогда да. Я так думаю. Бога нет.

Маркус пристально всматривался в спокойную высокую фигуру в полумраке комнаты. Слова прозвучали необычайно весомо. Маркус всегда считал такие слова малозначащими, но сейчас они поразили его.

— Значит, ты не притворялся в прошлый раз, не подшучивал надо мной?

— Я бы не стал утруждать себя шутить с тобой, Маркус, а тем более — обманывать тебя.

— Но, Карел, если ты действительно больше не веришь, ты не должен оставаться священником. Твоя профессия…

— Моя профессия — священник. И если Бога нет, моя профессия быть священником без Бога. А теперь, мой дорогой Маркус…

— Пожалуйста, Карел, только минуточку, я так хочу, чтобы ты объяснил мне…

— Помолчи немного.

Карел развернулся и стал шагать взад и вперед. Маркус сидел сгорбившись и окаменев. Немного погодя Карел сказал:

— Что ж, пожалуй, я поговорю с тобой, почему бы и нет. В прошлый раз я представил тебе вульгарную доктрину. Рассказать, как на самом деле?

Хотя Маркус и отрицал это, он был сейчас почти уверен, что его брат безумен. Испытывая страх перед ним, он невольно тихо сказал:

— Я не очень уверен, что хочу это услышать сейчас.

— Никто не хочет слышать, Маркус, эту самую большую тайну в мире. И хотя я, может быть, и расскажу тебе, не старайся удержать ее в памяти, так как она не имеет права на существование.

Карел все еще ходил по комнате, но не размеренными большими шагами, а его как будто носило в пространстве взад-вперед. Сутана шелестела, развеваясь, замирала и снова развевалась.

Карел продолжал:

— Ты представить себе не можешь, как часто я испытывал соблазн объявить с кафедры, что Бога нет. И это стало бы самым религиозным утверждением, какое только можно себе представить. Если бы только был кто-то достойный произнести или воспринять его.

— Оно не слишком новое…

— О да, люди часто произносят подобные слова, но никто не верит им. Возможно, это удалось в какой-то мере Ницше. Но вскоре эгоизм художника замутил правду. Он не смог придерживаться ее. Возможно, это и довело его до безумия. Не сама правда, а неудачная попытка ее осмыслить.

— Не вижу в этом ничего ужасного, — сказал Маркус. — Атеизм может быть вполне гуманной доктриной.

— Все совсем не так, как представляют немецкие теологи и рационалисты с их наивным современным теизмом, а также те, кто называет себя атеистами, но не изменили ничего, кроме нескольких слов. Теология так долго была королевой и полагает, что до сих пор может править как замаскированная владычица. Но теперь все изменилось, toto caelo^[14]. Люди скоро почувствуют последствия, хотя и не поймут их.

— А ты понимаешь? — пробормотал Маркус. Его рука коснулась и подняла что-то со стола. То была бумажная птичка.

Карел продолжал:

— Это не значит, что все дозволено. Сказанные слова — реакция лепечущего младенца. Ни один из тех, у кого хватило духа произнести их, никогда не верил в них по-настоящему. Они просто стремились к новой морали. Но сама правда, которой они не представляли себе, само понятие о ней убило бы их.

— Но все равно мораль остается…