Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

За расширение круга читателей пришлось платить: Ламартин расцветил легенду, упростил ее и сделал гораздо более легковесной. Декорации сделались пышными до неправдоподобия: цветы, экзотические фрукты, благовония и факелы. Персонажи, менее многочисленные, чем у Нодье, превратились — за редким исключением — в карикатуры. Речи, вложенные в уста Верньо, не имеют ничего общего с Верньо, это просто блестящие риторические упражнения вроде тех, каким предавались тогдашние лицеисты… Наконец, изменилась общая тональность сцены: за образец взят не платоновский «Федон», рассказ о смерти Сократа, представляющий в конечном счете размышление об отношениях между справедливостью и демократией, но Тайная вечеря, причем Верньо играет роль Христа. У Ламартина жирондисты отдают жизнь за человечество и свободу, а у Мишле, который был не большим христианином, чем Ламартин, искупают свою вину и умирают, утешая себя верой в спасение отечества. Политика уступает место морали и даже метафизике, предметом обсуждения служит теперь почти исключительно бессмертие души. По всей вероятности, этот язык гораздо больше соответствовал романтической чувствительности середины века, когда различные эпизоды Евангелия (например, Христос в Гефсиманском саду) очень часто использовались в литературе. Сцена последнего банкета сделалась под пером Ламартина куда более доступной для широкой, в особенности женской, аудитории, не получившей классического образования, но бесспорно утратила правдоподобие: если в утверждении, что Верньо и его друзья в 1793 году берут за образец смерть Сократа, нет ничего невероятного, то представить, что они — все разом — отождествляли себя с Христом, решительно невозможно.

По этой причине историки получили возможность объявить последний банкет выдумкой. Во времена Нодье устные свидетельства и предания были еще достаточно многочисленны и разнообразны: выжившие священники, имевшие доступ в Консьержери, могли подтвердить рассказы людей, близких к жирондистским кругам, и опровергнуть скептические оценки, какие уже в то время высказывали Бюше и Ру. Но в середине века, после Ламартина, после смерти последних очевидцев, чьи свидетельства никто не успел ни толком записать, ни критически проанализировать, в исторических исследованиях начался новый период; историки стали строже подходить к свидетельствам и предпочитали иметь дело только с письменными источниками, современными описываемым событиям; теперь все, что имело сходство с романом или, шире, с изящной словесностью, вызывало решительное неприятие. В этом новом контексте для сцены последнего банкета не осталось места в истории; однако благодаря продолжительной славе картины Поля Делароша она могла сохранить место в образном фонде Революции. В самом деле, она получила своего рода отсрочку, которая длилась до тех пор, пока был жив политический миф о жирондистах — миф о возможности согласия между монархистами и умеренными республиканцами, в том случае если и те и другие поддерживают либеральные парламентские установления. А также до тех пор, пока образный фонд Революции строился главным образом на изящной словесности и не был полностью изменен стараниями Лависса и Олара, которые воспитывали молодое поколение на истории позитивистской и республиканской, а к жирондистам особой любви не питали. Наконец, можно предположить, что легенда потеряла свою выразительность в годы Первой мировой войны, когда смерть за родину перестала казаться привилегией избранных героев и сделалась трагической участью целого поколения. Но как бы там ни было, в 1848 году политический миф о жирондистах находился в зените свой славы, и участники парижских демонстраций и в феврале, и в июне распевали их гимн, показывая тем самым, что и они готовы, по примеру жирондистов, пожертвовать собой ради свободы.

Глава 12

ЗАПРЕТИТЬ БАНКЕТ — ЗНАЧИТ РАЗВЯЗАТЬ РЕВОЛЮЦИЮ (ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1848)

Судя по всему, правительство без особых колебаний приняло в середине января решение запретить банкет, который национальные гвардейцы двенадцатого округа готовили уже несколько недель и для которого заручились поддержкой своего депутата. Между тем, как показали последующие события, то была грубейшая политическая ошибка: отныне любой компромисс между властью, с одной стороны, и реформистской оппозицией и парижской национальной гвардией, с другой, становился невозможен. Открывался путь к силовому противостоянию, которое сулило властям далеко не так много выгод, как они полагали; даже если бы это противостояние не привело к падению режима, чего можно было избежать, не произойди случайно или почти случайно стрельба на бульваре Капуцинок, оно непременно окончилось бы отставкой правительства Гизо и осуществлением политической реформы, к которой призывали Барро и его друзья и которую поддерживали самые проницательные из консерваторов.