Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

За наши надежды! За французское юношество! За поколение, которое пожнет плоды всех наших усилий, которое будет лучше нас и которое, упрочив наши установления, вознесет на небывалую высоту славу и благосостояние свободной конституционной Франции!²⁶⁴

Первая кампания банкетов

6 августа 1829 года, через неделю после окончания парламентской сессии и голосования за бюджет, Карл Х распустил кабинет Мартиньяка, который он с трудом терпел на протяжении полутора лет, и наконец обзавелся министерством своей мечты. 8 августа «Монитёр» известил французов, что министром иностранных дел назначен Жюль де Полиньяк, личный друг государя, несколькими неделями раньше призванный в Париж из Лондона, где он занимал должность французского посла; что военным министром сделан граф де Бурмон, а министром внутренних дел — граф де Лабурдонне. Страна была потрясена: если недавно воскрешенная газета «Белое знамя» ликовала, если остальная ультрароялистская пресса восприняла эти известия с удовлетворением, как знак того, что с уступками покончено, остальные газеты осыпали новый кабинет сарказмами. «Кобленц, Ватерлоо, 1815 год» — формула, которой суждено было войти в историю и которая выразила отношение общества к новому кабинету, увидела свет не в газетах «Конституционная» или «Французский курьер», но в крайне умеренной и неизменно законопослушной «Газете прений». Назначение такого кабинета явно выглядело как объявление войны. Однако в течение полугода ничего ужасного он не предпринял.

Сторонники нового министерства, безусловно, были готовы к гневной реакции прессы на его назначение, и она их ничуть не удивила. По правде говоря, хотя некоторые из статей, появившихся в оппозиционных газетах, послужили основанием для судебных процессов — впрочем, малоудачных (поскольку суды не горели желанием выносить по таким делам обвинительные приговоры)²⁶⁵, власти не обращали на них почти никакого внимания; они полагали, что все это не более чем искусственная шумиха и что полемики такого рода интересуют только маленький мирок парижских журналистов, а всей стране до них дела нет²⁶⁶. Роялистская пресса утверждала, что Франция любит своего короля, а он, назначив министерство по своему собственному выбору, полностью возвратил себе престиж и власть. Однако начиная с августа появились признаки, указывающие, что все обстоит противоположным образом; либералы прекрасно их уловили и сумели использовать для того, чтобы приуготовить общественное мнение к конфликту отложенному, но, как понимали все без исключения, неизбежному.

Как во времена карбонаризма, неприятие обществом нового министерства выразилось прежде всего в изменении отношения к принцессам из королевской фамилии: герцогиням Ангулемской и Беррийской, которые в то время путешествовали по стране, а главное, в овациях, которыми французы встречали тех, кого считали самыми непримиримыми оппозиционерами, Лафайета и Бенжамена Констана.