Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Основатели Республики, достойные всеобщего признания за то, что призвали к крестовому походу 1792 года и пожелали даровать свободу всему земному шару, они были обязаны искупить свои прегрешения 1793 года, чтобы заслужить бессмертие.

Деларош

Итак, в период между 1847 и 1853 годами, между публикациями «Истории жирондистов» Ламартина и «Истории Французской революции» Мишле, благодаря им, а равно и триумфу пьесы Дюма и Маке, последний банкет жирондистов сделался своего рода национальным революционным мифом, частью общего образного фонда. Таковым он и остался для одного-двух, быть может трех поколений, пока постепенно не забылся. Та же самая судьба, могут мне сказать, постигла и всю группу жирондистов. И да и нет. Дело в том, что история «легенды о жирондистах», если употребить название старой книги Эдмона Бире, не совпадает с историей последнего банкета: с одной стороны, политический миф о жирондистах возник раньше и, разумеется, более разветвлен и сложен; с другой стороны, как мы увидим, убежденные защитники памяти и политических традиций жирондистов восстали против того, что они считали вымыслом.

И «История жирондистов», и «История Французской революции» постоянно переиздавались при Второй империи и даже позже[671]. Бесспорные литературные достоинства обоих сочинений обеспечили им долговечный успех и позволили заслонить в сознании читателей конкурирующие истории Революции, которые не развивали миф о последнем банкете; а поскольку книги становились все дешевле и, следовательно, доступнее, а вдобавок начала создаваться сеть библиотек для народа, с трудами Ламартина и Мишле познакомилась публика еще более широкая, в том числе молодые поколения. Трагическая участь жирондистов по-прежнему вдохновляла если не поэтов, то по крайней мере версификаторов вроде некоего Теодора Вибера, который при Второй империи посвятил ей громадную национальную эпопею в двенадцати песнях и ни много ни мало одиннадцати тысячах стихов[672]; замечу, что это сочинение, в котором, разумеется, несколько сотен стихов посвящено последнему банкету жирондистов, с 1860 по 1866 года выдержало, несмотря на свою старомодность, три издания. Напротив, хотя, как мы видели, постановка пьесы «Шевалье де Мезон-Руж» сыграла решающую роль в кристаллизации мифа, театр в последующие годы ничего не сделал для его сохранения. В течение всего имперского периода пьеса Дюма и Маке наряду с «Ветошником» Феликса Пиа и «Парижскими тайнами» Эжена Сю служила примером произведения, которое ни одно последовательно консервативное правительство, как бы умеренно оно ни было, не может допустить на сцену, поскольку, как писал о ней бывший цензор Алле-Дабо, «в тот день, когда народ затянул на дымящихся остатках трона патриотический хор, почерпнутый из драмы, следовало наконец раскрыть глаза и понять, какая связь существует во Франции между бульварными театрами и духом масс»[673]. Вследствие чего новая постановка пьесы была разрешена только в 1869 году, накануне падения режима, который как раз сделался «либеральным»; впрочем, особого успеха она, кажется, не снискала.

Но если со сцены последний банкет жирондистов при Второй империи был изгнан, консолидации мифа это не помешало, потому что в ту же эпоху исключительной популярностью пользовалось полотно «Жирондисты, или Последняя перекличка в Консьержери», последняя работа художника, которого сегодня мало кто помнит, но который в свое время был знаменит почти так же, как Энгр или Делакруа, — Поля Делароша (1797–1856)[674]. Вот как в конце XIX века «Новый иллюстрированный словарь Ларусса» описывал это полотно: «„Жирондисты, или Последнее прощание жирондистов“ — полотно П. Делароша, написанное в 1856 году. Эта маленькая картина, которую некоторые критики считают лучшим творением художника, изображает легендарный банкет жирондистов. Она замечательна своей композицией, позами персонажей и выражением их лиц»[675].