Время банкетов

Из всех современников не уделил достаточного внимания банкету в «Бургундском винограднике» только Луи Блан в своей «Истории десяти лет»[42], первое издание которой появилось в 1841 году. Но из этих историков он единственный обосновался в Париже и начал свое приобщение к политической деятельности уже после Июльской революции. Луи Блан родился в 1811 году в Мадриде; детство и юность его прошли в Родезе, в католической роялистской семье; среднее образование они с братом смогли получить только благодаря стипендии правительства. Итак, когда юноша прибыл в столицу, он не был не только республиканцем, но даже и либералом; он сделался таковым позже, после того как поступил воспитателем в семью аррасского промышленника и воочию увидел, в каких нищенских условиях живут рабочие, а также познакомился с республиканцем, сотрудником газеты «Пропагандист Па-де-Кале» Фредериком Дежоржем[43]. Поэтому он мог живо и достоверно рассказывать об эпохе, последовавшей за Июльской революцией, но был вовсе не готов понимать и оценивать по справедливости то, что произошло накануне этой революции. А его республиканские информаторы стремились прежде всего указать на трусость буржуа, которые, по их мнению, не осмелились даже открыто бросить вызов монархии и произнесли тост за короля[44]. Июльское восстание народа, а затем присвоение плодов революции Орлеанской династией постфактум подтверждали проницательность и решимость юных республиканцев, возглавляемых Годфруа Кавеньяком. Тот факт, что Луи Блан недооценил значение банкета в «Бургундском винограднике», оказал немалое воздействие на последующую историографию; историки Третьей республики, находившиеся под его влиянием и нередко сочувствовавшие социализму, например Жорж Вейль и Себастьен Шарлети, упоминали этот банкет или, скорее, претензии к единственному произнесенному там тосту лишь как символическое рождение республиканской партии, группировавшейся вокруг Годфруа Кавеньяка, который участвовать в банкете отказался. Но это ничуть не уменьшает значения банкета самого по себе. Все данные, которыми мы располагаем, включая стремление республиканцев преуменьшить роль банкета в «Бургундском винограднике», заставляют считать, что весной 1830 года наблюдатели политической жизни воспринимали его как событие первостепенной важности.

Какое у нас право полагать, что люди XIX века ошибались? Конечно, историкам, осведомленным о дальнейшем ходе событий, легко демонстрировать ретроспективную проницательность и подчеркивать значение детали, ускользнувшей от внимания современников, но содержавшей в себе предвестие будущего. Например, мы имеем полное право назвать первостепенным историческим фактором основание весной 1828 года, по инициативе безвестного лионского ткача Пьера Шарнье, ассоциации взаимопомощи, которая в ближайшие несколько лет сделалась первой массовой организацией рабочих в континентальной Европе и положила начало движению мютюэлизма. Но у нас нет никаких оснований распространять на всех людей первой трети XIX века те, мягко говоря, скептические оценки, какие мы даем способности к политическому анализу Карла Х или Жюля де Полиньяка[45]. Очевидно, что и Капефиг и Неттман с легитимистской стороны, и Волабель, Дювержье де Оран или Ремюза со стороны либералов 1830 года слов на ветер не бросали. И если они придавали некоему событию первостепенное значение, мы обязаны к ним прислушаться. Раз они так поступали, значит, у них наверняка были для этого резоны, сформулированные открыто или только подразумеваемые. Осталось понять, что это за резоны. Для этого, как мне представляется, необходимо совместить несколько подходов: прежде всего, разумеется, восстановить политический контекст весны 1830 года, сегодня почти полностью забытый, дабы объяснить присутствие или отсутствие на банкете тех или иных лиц; разгадать намеки, скрытые в речах, с тем чтобы уяснить, какой стратегии или каких стратегий придерживались организаторы, понять, насколько верно угадали эту стратегию их противники, и, наконец, оценить, какую роль сыграло это мероприятие в мобилизации общественного мнения против министерства Полиньяка – мобилизации, которую в то время проводили либеральные круги. Однако мне кажется, что необходимо взглянуть более широко, перечесть истории, архивы и газеты эпохи Реставрации, чтобы увидеть в банкете в «Бургундском винограднике» не только самоценный эпизод или предвестие июльских баррикад (последнее не подлежит сомнению), но и завершение длительного процесса: банкет 1 апреля 1830 года был далеко не первым, который либералы устроили в эпоху Реставрации. До него и в Париже, и в департаментах люди участвовали во многих других банкетах. Выявить их, описать, создать их историю – все это, надеюсь, поможет лучше понять, что же произошло весной 1830 года.

Глава 2 Время молчания (1818–1820)