Время Бояна

Зелены холмы и перелески,
Только глянешь — и душа поет.
И опять, торжественное, в блеске,
Солнце златокрылое встает.

От жары березы приустали,

Но трава от жажды не сгорит:
Дождь прошел и свежими устами
Родина со мною говорит.

На струне трепещет жаворонок,

Околдован серебристой тьмой,
Ну а я примолкнул, как ребёнок,
Перед Богородицей самой.

За мои страданья и крушенья,

За невзгоды русские дорог
Будет мне забота и прощенье,
Будет мне свобода от тревог.

И не раз под ливневые струи,

Чтобы закружилась голова,
Будет мне любовь и поцелуи
И неповторимые слова.

Все мы, все мы под ладонью Бога

До могилы вечной,
                           а пока
В новый день звенит моя дорога
И летят над нею облака!..

май 2006 года

Пусть главное останется в сердце

Литературному институту — 75 лет!

…Вспоминаются мелочи и курьезы. Ну, например: творческий семинар — на третьем или четвёртом курсе. Нас — жалкая кучечка. Кто-то не приехал, кто-то проспал, а кто и рукой махнул: «Что мне там делать!..» «Дневники», которых Киреев обычно соединял с нами, к этому времени окончательно потеряли интерес к писаниям заочников (верховодил среди них Данила Давыдов), и не тратили время на бесплодные дискуссии — было ясно, что наши литературные дороги разошлись навсегда. Мастер задумчиво обводит аудиторию взглядом, потом погружается в список. Наконец говорит мне (я была старостой семинара):

— Лида, я вижу, у нас сегодня гости?

— Какие? — на всякий случай оглядываюсь. Нет, все наши.

— Да вот же, — настаивает Киреев, — молодой человек к нам присоединился.

Народ начинает хохотать: «неопознанный объект» — Игорь Зайцев. К сессии он выкрасил волосы в ярко-золотистый цвет.

— Руслан Тимофеевич, — говорю я, — это наш Зайцев из Нижнего Новгорода. Наш, родной. Он никакой не гость, а законный участник учебного процесса.

Зайцев мрачно кивает головой.

Киреев прищуривается, поправляет очки и устремляет внимательный взор на «гостя». Размышляет:

— Игорь, Вы так изменили свой имидж, я Вас даже не узнал… Скажите, — мастер оживляется, лицо его озарено улыбкой надежды, — эти внешние перемены как-то повлияли на Ваше творчество?!

Весёлые у нас были семинары, что и говорить. Света Руденко, жительница города Луганска, в самый последний момент, вместе с преподавателем, вбегает на лекцию. Запыхалась, шепчет: «Ребята, я прямо с поезда, даже в общежитие на заходила… Как Москва, как жизнь? Вы меня извините, но я не поняла: Пушкин на месте? А то у вас тут столько перемен!» «Что ты имеешь в виду?» «Памятник Пушкину стоит ещё? Выскочила из метро — верчу головой туда-сюда — ничего не вижу. Ну, думаю всё — и до Пушкина добрались!..»

Той же Свете надо было досрочно сдать экзамен преподавателю К. Она осталась после лекции, договорилась с ним о времени и месте. Света хорошо училась — помогало то, что Луганский филфак она окончила с красным дипломом. Рассказывает: «Стою, караулю К. у главного корпуса. Выходит. Я к нему: экзамен Вам сегодня досрочно сдаю, помните? Он на меня дико глянул, и как кинулся в кусты, которые возле памятника Герцену растут! Я — за ним, по грязи, по лужам. Кричу: куда же Вы? А он через кусты как лось продрался, шмыгнул в калитку, прыгнул в троллейбус и был таков! Что бы это значило?!» — недоумевала Света. «Наверно, он твоих знаний боится», — подкалывал её уфимец Юра Горюхин.

Была на курсе троица — «гиганты мысли». Ольга Тузова, Людмила Вязьмитинова и Андрей Шашков — эти гении интеллекта знали, казалось, всё. Они и на лекциях вместе сидели, и разговоры вели недоступные для массового студенческого сознания. Мы, простые смертные, относились к ним с глубочайшим уважением — в безвыходной ситуации наши знайки и списать дадут, и милосердно подскажут.