Время Черной Луны

Я обернулся в ту сторону, куда ушел Виталя, - его уже не было видно в чаще - и в это время Илонгли прыгнула на подошедшего к нам почти вплотную первого из шестерки биокиборгов Хруфра. Киборг без всяких видимых усилий отшвырнул ее неуловимым движением руки и девушка отлетела в траву. Затем все шестеро полукольцом остановились передо мной, оставив Илонгли у себя за спиной и не обращая на нее никакого внимания. Илонгли их не интересовала - их интересовал я.

Я решил не дожидаться, пока они начнут выкручивать мне руки и толкать в спину, и сказал очень мужественным голосом:

- Хорошо, я готов идти в вашу машину.

Как будто они не могли обойтись без моего согласия!

В этот момент девушка вновь метнулась к киборгам. Напав сзади, она сумела вырвать оружие у одного из них, отскочила к дереву и крикнула, лихорадочно перебирая пальцами выпуклости приклада в надежде отыскать спусковой крючок:

- Доргис, беги!

Не успев еще осознать, что хочет сделать мое тело, я бросился на второго киборга, стремясь повторить прием Илонгли и тоже завладеть оружием. То ли делал я это недостаточно быстро, то ли недостаточно ловко, но в итоге своей отчаянной попытки получил такой оглушающий и почему-то обжигающий удар по лицу, что на некоторое время ослеп и рухнул в траву, чуть не сломав ключицу о твердую, словно мраморная колонна, ногу одного из киборгов.

Придя в себя и оторвав голову от шероховатых стеблей, я увидел, как дернулось оружие в руках присевшей на колено девушки. С тонким пронзительным свистом вырвался из дула узкий зеленый луч, впился прямо в маску киборга, и киборг почти мгновенно разлетелся черными брызгами, упавшими на траву. Илонгли повела дулом в сторону, целясь в следующего, но сразу три или четыре ответных луча сошлись в одну точку на ее груди и разошлись в стороны, полосуя тело. Вспыхнули рыжие волосы, задымилась куртка - и искромсанное тело девушки вмиг превратилось в пылающий факел. В факеле этом сгорали зеленые глаза, сгорали решительно сжатые губы, сгорало сердце моей бесстрашной прекрасной спутницы...

Смертоносные лучи, прошив Илонгли, вонзились в толстый ствол дерева, возле которого она только что вела неравный бой, - и дерево наклонилось и, царапая ветвями небо, начало с треском падать на машину черных убийц. Они прекратили стрельбу, подняли безликие головы, оценивая новую опасность, и я, не помня себя от боли, не телесной, а той, что гораздо хуже и страшнее, отчаянно рванулся из травы к этим чудовищам, готовый растерзать их на куски, разорвать в клочья, а потом дотянуться до неба, прогрызть его равнодушную оболочку, выброситься в пустоту и навсегда, навсегда, навсегда раствориться в этой пустоте - подлинной основе бессердечного мира...

Но даже ослепленный болью, яростью и отчаянием, я был неуклюж в порыве своем, я ничего не мог сделать им, этим черным бездушным монстрам, как ничего не может сделать измазанный кровью и соплями вперемешку со слезами ребенок дылдам-восьмиклассникам, брезгливо швыряющим его друг другу словно грязного щенка. Я бросался на черных истуканов, я отскакивал от них как мяч, слезы душили меня, я барахтался в паутине боли - и наконец получил удар по голове твердым прикладом и прорвался-таки в желанную всепоглощающую пустоту...

13.

И все-таки пустота отторгла меня, я не смог до конца и навсегда раствориться в ней и вынырнул на поверхность бытия; меня вынесло на поверхность бытия. Беспамятство, кажется, было не очень долгим; голова продолжала болеть, саднил рассеченный лоб и, осторожно потрогав его, я ощутил под пальцами липкую, не успевшую еще засохнуть кровь. Перед глазами извивались тонкие желтоватые светящиеся полоски, но я понимал, что не вне, а внутри меня находятся они, а вокруг царит кромешный мрак. Я лежал, погруженный в этот мрак, и память с неумолимой отчетливостью вновь и вновь прокручивала одни и те же кадры, и вновь и вновь в лесу вспыхивал факел, и сгорали, сгорали зеленые глаза Илонгли, ее глаза, в которых так и не успел отразиться я - неловкое человеческое существо, не способное на быстрые и решительные действия...

Нельзя было погружаться в эти кадры, нужно было что-то предпринимать, что-то делать, обязательно что-то делать, сосредоточенно и углубленно, и не думать ни о чем другом, кроме того, что ты делаешь. С головой уйти в любое, даже самое бессмысленное занятие. Мама как-то давно говорила мне, что, оставшись со мной, трехлетним, и моей шестилетней сестрой после смерти моего отца, она первые месяцы буквально изводила себя работой: стирала, шила, варила, штопала, возилась с нами, не позволяя себе думать ни о чем, кроме житейских забот, - и боль постепенно притупилась... Наверное, свыкнуться можно с любой болью, не примириться, а именно свыкнуться, как свыкается организм с хронической болезнью - тут все дело во времени. Время притупляет, смягчает...