Время черной луны

Полынный запах не хотел смываться, цеплялся за кожу сотнями острых крючков, путался в волосах. Лия вылила на себя целый флакон шампуня, а запах все оставался. Он сдался лишь под напором горячего воздуха из фена, да и то не сразу.

А одежду Лия стирать не стала, сгребла с коврика грязную кучу, запихнула в мешок для мусора, туда же сунула кроссовки. Утром надо будет вынести на по-мойку. Кутаясь в банный халат, Лия прошла на кухню, распахнула холодильник.

Что-то не так с ее организмом. И дело тут даже не в поразительной способности к регенерации. С этим феноменом она жила с пеленок и давно успела к нему привыкнуть. Дело в другом – прозаичном, примитивном и от того жутком. Теперь, когда первый липкий страх удалось смыть вместе с полынным запахом и разрозненные обрывки мыслей сложились в более или менее стройную картину, Лия отчетливо поняла, что голодна. Никогда в жизни она так сильно не хотела есть, не мечтала с таким вожделением о круто посоленной горбушке хлеба, не ощущала в наполненном слюной рту ее упоительно сладкий вкус.

Хлеба в доме не оказалось. Да и откуда ж ему взяться, если она вот уже полгода сидит на диете: никакой выпечки и сладости по минимуму. Зато были пельмени, целая пачка, и пакет майонеза, и кусочек копченой колбасы, а еще обветренный, с незапамятных времен забытый в холодильнике огрызок сыра. Лия съела все, даже майонез. Запила тремя чашками сладкого чая, сунула за щеку мятный леденец и только после этого позволила себе наконец вспомнить.

Лучше бы не позволяла. Оскаленный в предсмертной счастливой улыбке рот, выпученный от ужаса циклопий глаз, руки-пауки и запах…

Они лежат там, в серебряном облаке пепла. Еще меньше похожие на людей, чем раньше. Один смертельно счастливый, второй сумасшедший. И то, что сделало их такими, каким-то образом связано с ней. Во рту стало горько и сухо, точно и не было выпито трех чашек чая. Она же вообще ничего не помнит. Уже в который раз часть событий точно выпадает из ее жизни, остается за кадром. Смерть свою она не запомнила, побег из больницы тоже, а сейчас вот это – жуткое. Циклоп же не просто кого-то боялся, он ведь именно ее боялся. Почему? Что такого страшного она с ним сделала? Что она сотворила с тем, вторым? Лия изо всех сил зажмурилась, и перед глазами поплыли радужные круги. Может, получится вспомнить хоть что-нибудь, хоть самую малость.

Не получилось. От напряжения радужные круги утратили свою яркость и красочность, стали почти черными, а воспоминания так и не вернулись.

А если ничего не было? То есть было, но не взаправду, не в реальном, а в воображаемом мире. Вот и раны на руке нет, совсем никаких следов! Одежда, конечно, грязная, так что здесь удивительного? На пустырь-то Лия ходила, но там ничего особенного не случилось, кроме, конечно, появления шаровой молнии. И ее, Лииного, обморока. И пожара. А бомжей не было. Не было! Все это посттравматический бред. Надо перетерпеть, пережить. Голова прошла, и это пройдет, забудется как страшный сон. И все в жизни потечет своим чередом. Жизнь же такая удивительная штука! Нужно было умереть, чтобы понять столь простую вроде бы истину. И предложение Влада Ворона поработать с его группой над новым альбомом Лия примет. Такие предложения дважды не делаются. И нечего тут думать! А на работе можно отпуск взять, она в отпуск уже два года не ходила. Вот за два года и возьмет. Как раз и будет время для репетиций и работы в студии. У Ворона классная студия, с великолепной аппаратурой. И ударную установку он пообещал купить, какую она пожелает. А зачем покупать, если у него и так замечательная, о лучшей и мечтать не приходится! Нет, она попросит другое.

Четырнадцатидюймовый джембе[1], настоящий красавец. Лия видела его в антикварном магазине. Стоило это чудо так дорого, что она даже не рискнула к нему прикоснуться. А как хотелось! Денег, которые она скопила, хватило тогда только на балафон – деревянный ксилофон с тыквочками-резонаторами. По словам хозяина лавки, выглядевшего едва ли не старше тех древностей, которые он продавал, балафон был самый что ни на есть настоящий, привезенный из Ганы. Лия продавцу сразу поверила: такие вещи она просто чувствовала, понимала язык инструментов как никто другой. Особенно язык ударных…

Ее всегда успокаивали ритмичные звуки. Когда под рукой не оказывалось барабана или кувшинчика уду[2], который когда-то давным-давно она купила на фестивале этномузыки в Питере, ритм запросто выбивался ладонями или кончиками пальцев на любой подходящей поверхности. Сейчас, после этой ужасной прогулки на пустырь, душевное спокойствие нужно было Лие как никогда. Сейчас половина седьмого утра – слишком рано для тамтамов. Соседи не поймут и не одобрят.

Легкий хлопок по столу правой рукой. Пауза, два удара левой. Пауза, и опять правой… Ошибается тот, кто утверждает, что барабанный бой – это грубо и немелодично. Можно и нежно, и мелодично. Надо только почувствовать ритм. Она умеет чувствовать, создавать и запоминать. А теперь пальцами – дробно, успокаивающе…