Время действовать

Сперва она сидела спокойно, перебирая их один за другим. Я знаю, от какого снимка лицо у нее передернулось. Она заплакала, сперва тихонько, и слезы текли у нее по щекам, а потом бурно, взахлеб, как и надо плакать, когда умирает человек.

Мы ругались, пока занимались уборкой. Мы ругались из-за сломанной двери. Мы ругались из-за пластыря, который мне надо было налепить на лицо. Мы ругались даже из-за ведерка, которое она взяла из уборной. Она хотела поставить его на место. Я хотел его выбросить. На компромисс пойти она отказалась: подарить ведерко Красному Кресту.

— Твоя беда в том, — сказал я, — что у меня есть чувство юмора.

— Твоя беда, — сказала она, — в том, что у тебя нет женщины.

— Они на меня не клюют, — ответил я.

— Знаю, — сказала она. — Я же женщина.

Голова у меня гудела, как от домашнего пива.

Живот бурчал, как от флотского горохового супа.

Когда мы засунули почти все вещи обратно в ящики, подмели все крошки и хлопья, поставили книги на полки, произошел главный взрыв. Она хотела приготовить мне поесть.

— У меня дома ничего нет!

— Пойдем купим.

— В кухне надо как следует убраться!

— Ради рыбных фрикаделек с картошкой?

— Эта кухня построена только лишь для варки кофе!

— Мы все равно не можем пойти поесть ни в одно приличное место. С этим лицом ты выглядишь как придурок.

Мы пошли на компромисс. Итальянский ресторанчик «Родольфино», на углу. Тепловатые макароны, столик на тротуаре. Полбутылки алжирского с примесью выхлопных газов. Царапины от стульев, плетенных из стальной проволоки. Мы сидели друг против друга и дулись.

— Кристина, — сказал я наконец. — Если бы мы встретились как-то по-другому, у нас скоро бы сложились идеальные отношения. Мы бы вежливо здоровались — добрый день, добрый день, прощались — до свидания, до свидания, и расходились в разные стороны. Длилось бы это пять секунд. Пять секунд совершенства, увенчанного счастливым концом.

Она слегка улыбнулась, зная наперед, о чем я хотел ее спросить.

— Чего я хочу от тебя? — сказала она. — Я хочу узнать, как умер мой отец. Думаю, что ты это выяснишь. Думаю, что ты уже сейчас довольно много знаешь. Гораздо больше, чем рассказываешь мне.

Пара за соседним столиком уставилась на нас с удивлением.

У обоих были толстые роговые очки, обручальные кольца и жирные талии.

— Их было трое, — сказала она. — Трое повесили Юлле. Это многое объясняет.

— Но почему они не повесили меня?

Я попытался сделать недовольный вид.

Пара, сидевшая рядом, слушала, разинув рты. Они услышали торжествующий голос Кристины Боммер:

— Потому, что они что-то ищут. И только ты знаешь, где это находится.

От роговых очков просто искры летели. Я повернулся к ним:

— Поймите одну вещь. — И показал на Кристину Боммер: — Она меня бьет! Вы бы только знали, как мне было стыдно летом, перед детьми...

Кристина Боммер смотрела на меня растерянно и сердито. Соседняя пара приняла решение. Они встали, он вытащил бумажник. Я положил руку ему на рукав:

— Погодите... о, как жаль, что вам надо идти. Я очень хотел бы знать — вы очки снимаете, когда трахаетесь?

Кристина задохнулась от злости:

— Ты самый подлый тип...

— Мне не нравится, когда люди глазеют на меня, — прорычал я в ответ. — Пускай уж смеются надо мной, или отмахнутся, или спросят — не больно ли мне, но только чтобы, черт дери, не глазели! Это меня бесит.

Жирная пара была уже внутри, в ресторане. Он размахивал бумажником, призывая официанта Маноло и кивая головой в мою сторону. Маноло посмотрел на меня строго и подмигнул. Он был на моей стороне. «Родольфино» уютный ресторанчик, но — в зимнее время.

Кристина пристально уставилась на меня и сказала, уже не улыбаясь:

— Неприятный ты человек. По-моему, ты что-то такое сделал или сказал, что привело к смерти Юлле.

Ответить на это я ничего не мог — да и что бы я сказал?

— По-моему, ты ему что-то передал.

Да у нее просто талант. Она лучше соображает, чем весь отдел по раскрытию преступлений — по крайней мере те, что трудятся в отпускной сезон.

Она продолжала говорить медленно и негромко, несмотря на стоявший вокруг шум:

— Может, ты сделал ошибку, невольную ошибку. Надеюсь, что так. Но если ты сделал какую-то заведомую глупость, какое-то зло или подлость, то я тебя никогда не прощу.

Ее лицо было спокойно, но по щекам текли слезы.

— Я думаю, тебе опасно оставаться дома одному, — сказала она. — Можешь сегодня переночевать у меня.

Я помотал головой. Она болела, и все тело болело, и я устал, как никогда.

— Никто из нас не будет спать сегодня ночью в одиночку. Ты заночуешь у своей мамы в Тронгсунде. Я тебя туда провожу. Метро и такси. А потом открою свою черную записную книжечку и найду себе компанию на ночь.

Я улыбался как можно дружелюбнее:

— Нельзя тебе сейчас домой идти. Кто-нибудь может проследить и узнать, кто ты такая. Потом начнет размышлять, почему ты так охотно ходишь в гости именно ко мне. А потом, может, захочет с тобой побеседовать.

Она явно была сбита с толку.

— Дело серьезное, — сказал я. — Пошли.

Вечер перешел в ночь еще до того, как я вернулся. Зверь ждал в подъезде, через улицу наискосок. У его ног лежал видавший виды моряцкий мешок.