Время демографических перемен. Избранные статьи

Более того, переписи выполняли в высшей степени символическую функцию. Они делали римлян чем-то большим, чем просто толпа или варварская чернь, превращали их в populus, в народ, способный к коллективным действиям.

Для римлян переписи населения были одним из краеугольных камней их цивилизации»[321].

Мы, конечно, не древние римляне, но кое-какие уроки из прошлого можем извлечь и мы. Переписи населения и в Древнем Риме имели, несомненно, прямое практическое, прикладное значение, служили фискальным и военным целям государства. Но было еще и нечто, что делало перепись важной не только для государства, но и для граждан, придавало ей значение акта коллективной самоидентификации общества и одновременно акта выражения своей причастности, принадлежности к нему. И это – не единственный пример.

В 1787 г. была принята федеральная Конституция Соединенных Штатов Америки. В первой статье этой Конституции говорилось, что места в Палате представителей и прямые налоги должны распределяться между штатами пропорционально численности населения, в связи с чем «всеобщее исчисление населения будет произведено в течение трех лет после первой сессии Конгресса Соединенных Штатов, а затем через каждые 10 лет в порядке, установленном законом». Эта статья существует в Конституции США и сейчас, и она строго соблюдается на протяжении уже более 200 лет. Первая перепись была проведена ровно через три года после принятия Конституции, в 1790 г., и с тех пор она неукоснительно проводится каждые 10 лет. Американская перепись 2010 г. была, таким образом, 23-й по счету.

Я думаю, что распределение налогов и мест в Палате представителей США сегодня можно было бы проводить на основе имеющейся информации и без переписи населения, но американцы с неизменной регулярностью проводят эту становящуюся все более и более дорогой статистическую операцию, видимо, придавая значение не только узко практическому, но и символическому ее смыслу, а регулярность переписей лишь усиливает этот смысл.

К сожалению, ничего этого нельзя сказать о российских всеобщих переписях населения. Возможно, сказывается их длительная предыстория, хорошо описанная в этой книге. Опыт всех предыдущих счислений и ревизий – это опыт государственных усилий расширить базу собираемых податей и набора солдат и одновременно опыт усилий населения по возможности полностью или частично укрыться от ведущего к этим целям государственного учета. На такой почве едва ли мог возникнуть столь важный для общества интегрирующий символизм переписи, хотя не исключено, что именно на это рассчитывали представители просвещенных слоев российского населения в XIX столетии. Неслучайно Лев Толстой, участвуя в переписи (это была не Всеобщая перепись 1897 г., а московская перепись 1882 г.), хотел видеть в ней нечто большее, чем просто учетную операцию. «Для людей науки перепись имеет свой интерес; для нас она имеет свое, совсем другое значение. Для общества интерес и значение переписи в том, что она дает ему зеркало, в которое, хочешь не хочешь, посмотрится все общество и каждый из нас»[322].

Первая Всеобщая перепись 1897 г. была воспринята с энтузиазмом – и тоже не просто потому, что появился новый источник информации: в ней видели шаг в движении России по пути прогресса, еще один акт ее приобщения к европейской цивилизации. Но последующие события российской истории едва ли способствовали поддержанию этого энтузиазма. Была упущена возможность возродить его и повысить символическое значение переписей населения и в советское время.

Вся теперь уже более чем столетняя история современных российских переписей – это история мучительного бега с препятствиями, как будто специально подтверждающего третьестепенность и даже некоторую сомнительность столь важного государственного мероприятия. Иногда кажется, что мы проводим переписи не потому что это нам нужно, а лишь потому, что не хотим отставать от других, чтобы и у нас все было «как у людей», с сожалением тратимся на это, всегда стараясь израсходовать поменьше. Переписи так и не стали у нас регулярным и в этом смысле ординарным событием. Скорее напротив, почти каждая перепись окружена ореолом чрезвычайности или, во всяком случае, какой-то особой штучности.