Милостивый государь мой! Когда я прочел записи о важнейших событиях Вашей жизни, переправленные Вам Вашим приятелем-квакером, я пообещал прислать Вам письмо, в коем изложу причину, почему я поддерживаю его просьбу закончить их и опубликовать. В последнее время различные дела мешали мне взяться за это письмо, и теперь я уже не уверен, стоит ли его писать; однако же, поскольку у меня выдалось свободное время, я все же его напишу, хотя бы ради собственного интереса и пользы; но поскольку выражения, которые я намерен употребить, могли бы обидеть человека Вашего воспитания, я скажу Вам только, как я обратился бы к любому другому человеку, столь же добродетельному и известному, как Вы, но не столь свободному от самомнения. Я сказал бы ему: «Сэр, я жажду увидеть историю Вашей жизни опубликованной по следующим причинам: Ваша история так примечательна, что если Вы сами ее не напечатаете, это несомненно сделает кто-нибудь другой и тем, возможно, причинит столько же вреда, сколько Вы принесли бы пользы, если бы занялись этим сами. Далее. Это будет отчет о внутреннем положении в Вашей стране, который подвигнет переселиться туда многих людей достойных и мужественных. И зная, как ищут они таких сведений и какой вес имеет Ваше имя, думаю, что Ваша биография послужит наилучшей рекламой. Все, что с Вами случилось, тесно связано с нравами и обстоятельствами новой, нарождающейся нации; и с этой точки зрения, думается мне, даже писания Цезаря и Тацита едва ли могут быть так интересны для того, кто хочет правильно судить о человеческой природе и обществе. Но это, досточтимый сэр, лишь второстепенные соображения по сравнению с тем, как пример Вашей жизни призван способствовать становлению великих людей в будущем; и в сочетании с Вашим «Искусством добродетели» (которое Вы намерены обнародовать) послужит совершенствованию каждого, а значит – приумножит всяческое счастье, как личное, так и общественное. В первую очередь оба эти произведения дадут непревзойденный свод правил для самовоспитания. Школы и прочие способы воспитания сплошь и рядом следуют ложным принципам и являют собой громоздкую систему, указующую ложный путь; Ваша же система незатейлива, и цель Вашего пути правильна; а поскольку ни родители, ни дети не имеют иных правильных мерил для подготовки к разумной жизни и оценки таковой, Ваше открытие, что многие могут постигнуть все это своим умом, окажется поистине бесценным! Влияние, воспринятое человеком слишком поздно, есть влияние не только запоздалое, но и слабое. Лишь в молодости мы закладываем основу наших привычек и вкусов, лишь в молодости вырабатываем свое отношение к профессии, роду занятий и браку. А значит, лишь в молодости обозначается дальнейший путь, даже путь следующего поколения, лишь в молодости определяется и личный и общественный облик человека. И поскольку срок жизни длится лишь от молодости до старости, жизнь должна начинаться хорошо с самой молодости предпочтительно еще до того, как мы утвердились в главных своих взглядах. Ваша же биография – это не только урок самовоспитания, но урок воспитания мудрого человека; и даже мудрейший почерпнет много мыслей и житейских советов, подробно ознакомившись с образом жизни другого мудреца. Так зачем же лишать такой помощи людей более слабых, когда мы видим, что с начала времен человечество бредет ощупью, в потемках, можно сказать – без всякого руководства? Покажите всему свету, сэр, сколько можно сделать и для отцов, и для сыновей; призовите всех мудрых идти по Вашим стопам, а других – набираться мудрости. Сейчас, когда мы видим, как жестоки бывают государственные мужи и военачальники, как нелепо бывает поведение высокопоставленных людей в отношении к своим знакомым, поучительно будет убедиться, что множатся и случаи мирного, уступчивого поведения и что совместно быть великим человеком и добрым семьянином, исполнять завидную должность и не терять добродушия.
Немалую пользу принесут те мелкие случаи, о которых Вам тоже придется рассказать, ибо нам превыше всего необходимы правила осмотрительного поведения в повседневных делах, и любопытно будет узнать, как Вы поступали в том или ином случае. Это будет своего рода ключ к жизни, объяснение многого из того, что должно объяснить каждому, дабы он стал умнее, научившись предусмотрительности. За неимением собственного опыта самое лучшее – это узнать о жизни другого человека, рассказанной нам достаточно интересно, а Ваше перо обеспечивает высокое качество рассказа; наши дела предстанут перед нами и простыми и значительными, Вы же, я в том не сомневаюсь, проявили в жизни столько же самобытности, как в любых рассуждениях о политике или философии, а есть ли что, требующее больше экспериментов и системы, нежели человеческая жизнь (столь важная и столь богатая ошибками)?
Одни люди добродетельны вслепую, другие увлекаются фантастическими вымыслами, еще другие умны и востры на нехорошие дела. Вы же, сэр, я в том уверен, не напишете ничего такого, что не было бы одновременно мудрым, практичным и похвальным. Ваш рассказ о себе (ибо я полагаю, что аналогия с доктором Франклином касается не только характера, но и жизненных обстоятельств) покажет, что Вы не стыдитесь никакого происхождения, а это тем более важно потому, что из Ваших писаний явствует, сколь мало счастье, личные качества и величие зависят от какого бы то ни было происхождения. А поскольку ни одна цель не мыслится без средств, мы убедимся, сэр, что даже Вы составили план, позволивший Вам возвыситься; и в то же время увидим, что хотя результат был весьма лестным, достигнут он был такими простыми средствами, какие могла подсказать только мудрость, а именно, что Вы полагались на природу, добродетель, размышления и привычку. И еще нам станет ясно, что каждому надлежит дождаться нужного времени, прежде чем появиться на арене жизни. Наши чувства тесно связаны с той или иной минутой, поэтому мы склонны забывать, что за первой минутой последуют другие, а значит, человеку надлежит строить свое поведение применительно к требованиям всей жизни. Ваши определения, как видно, были Вами применены к жизни в целом, и мимолетные ее минуты были оживлены довольством и радостями, а не испорчены пустой досадой или сожалениями. Такое поведение легко дается тем, кто равняется на других, подлинно великих людей и чьим главным достоинством так часто является умение терпеть и ждать. Ваш корреспондент-квакер (здесь я снова выскажу предположение, что мой адресат похож на д-ра Франклина) восхваляет Вашу воздержанность, прилежание и умеренность; но мне странно, что он обошел молчанием Вашу скромность и бескорыстие, ведь без них Вы не могли бы так долго дожидаться преуспеяния и притом не тяготиться ожиданием, а это убедительно доказывает всю ничтожность славы и необходимость управлять своим рассудком. Если бы этот корреспондент знал Вашу историю так же хорошо, как я, он бы сказал: Ваши прежние писания и стихи привлекут внимание к Вашей «Биографии» и «Искусству добродетели»; а Ваша «Биография» и «Искусство добродетели», в свою очередь, привлекут внимание к ним. В этом преимущество разносторонней натуры: одна ее интересная черта ярче освещает другую, а сие тем более полезно, что есть много людей, напрасно ищущих средств, как усовершенствовать свой ум и характер, даже если у них есть для этого и время, и желание.
Но напоследок, сэр, хочу высказать мысль, что Ваша жизнь полезна и просто как биографическое известие. Этот вид литературы сейчас выходит из моды, а между тем он очень полезен и нужен. Ваш же труд может оказаться особенно уместным, ибо его можно будет сравнить с биографиями различных общественных бандитов и мошенников, либо аскетов-самоистязателей, либо литературных вертопрахов. Если он вызовет подражания, а людей заставит вести такую жизнь, о какой не стыдно написать, он будет стоить всех Плутарховых «Жизнеописаний» вместе взятых. Однако, устав воображать героя, все черты коего свойственны лишь одному человеку на свете, и притом воздерживаться от похвал, я хочу, дорогой доктор Франклин, закончить мое письмо обращением к Вам лично.
Итак, дорогой сэр, я от души надеюсь, что Вы откроете миру Ваш подлинный облик, ибо в противном случае он, в силу общественных разногласий и клеветы, может оказаться искаженным. Принимая во внимание Ваш почтенный возраст, Вашу сдержанность и особый склад мышления, трудно предположить, что кто-нибудь, кроме Вас самого, достаточно осведомлен о событиях Вашей жизни и о Ваших помыслах. Вдобавок ко всему грандиозный переворот, нами переживаемый, несомненно привлечет внимание к человеку, коему мы им обязаны, и, когда пойдет речь о его нравственных принципах, необходимо будет показать, что таковые действительно его подсказали; и поскольку изучаться будет в первую очередь Ваша личность, очень важно (даже в смысле ее влияния в Вашей обширной и растущей стране, не говоря уже об Англии и всей Европе), чтобы она предстала перед потомством всеми почитаемой и несокрушимой.
Я всегда держался того мнения, что ради счастья человечества надлежит доказывать, что даже в наше время человек не есть порочное и отвратительное животное; а еще более – что мудрое влияние способно его исправить. И по этой же причине я жажду утвердить мнение, что среди людей существуют личности выдающиеся, ибо стоит только возобладать взгляду, будто все люди без исключения – великие грешники, как хорошие люди, изверившись в своих усилиях, махнут рукой и, чего доброго, сами ринутся в житейскую драку, а не то станут заботиться лишь о собственных удобствах. Так вот, дорогой сэр, возьмитесь за этот труд елико возможно скорее; покажите себя в нем таким добрым, как Вы есть, таким умеренным, как Вы есть, а главное – докажите, что Вы с детства любили справедливость, свободу и согласие, что и позволило Вам естественно и последовательно поступать так, как Вы поступали в течение последних семнадцати лет Вашей жизни. Пусть англичане не только уважают Вас, но и любят. Когда они научатся высоко ценить Ваших соотечественников, они станут высоко ценить и Ваше отечество; а когда Ваши соотечественники убедятся, что англичане их ценят, они научатся ценить Англию. Посмотрите на дело еще шире: не ограничивайтесь теми, кто говорит на английском языке, но, утвердив столько истин касательно природы и политики, подумайте об исправлении всего рода человеческого. Поскольку я не читал даже начала истории Вашей жизни, а только знаю человека, эту жизнь прожившего, я пишу в некотором роде наугад. Однако я уверен, что биография и упомянутый мною трактат (об «Искусстве добродетели») не обманут моих ожиданий, тем более если Вы согласитесь сообразовать эти труды с высказанными мною взглядами.
Даже если Вам не удастся оправдать все надежды Вашего неунывающего почитателя, Вы, во всяком случае, создадите сочинение интересное для человеческого ума; а тот, кто порождает у других чувство невинной радости, приумножает светлую сторону нашей жизни, чересчур омраченной тревогами и отягченной страданием. Итак, пребывая в надежде, что Вы исполните желание, изъявленное в настоящем письме, остаюсь, дорогой сэр, и прочая и прочая
Бендж. Воуэн.
