Время дикой орхидеи

Смерть Ах Тонга глубоко его тронула, Георгина это знала, а также смерть Аниша, которого он знал еще дольше. Уже больной и слабый, Аниш хорошо обучил преемника, но Гордон Финдли все равно жаловался, что у Селасы еда, хоть и приготовленная по рецептам Аниша, получается слишком малайской, а не индийской, и слишком мало сахара было в сладостях.

Печаль по понесенным потерям была его способом отметить перемены времени. Смену его поколения на поколение более молодых.

Георгина с улыбкой поднимала глаза от книги и разглядывала отца – не без тревожного тянущего чувства в груди.

Жизненные бури и годы, которые в последнее время наваливались тяжелее, чем прежде, еще больше согнули эту высокую, но уже обветшавшую березу; дело шло к семидесяти. Кора окаменела, разъеденная солью морского воздуха, ствол потрескался от времени и стихий. То и дело его мучила зубная боль, и три коренных зуба, которые доктор Пуарон вырвал у него в свое время, теперь обеспечили ему впалые щеки, из-за чего крепкий нос стал еще сильнее выдаваться вперед; подбородок тоже стал занимать больше места на этом лице, которое превращалось в морщинистый пергамент.

С преувеличенно длинными руками и ногами, он немного походил на усталого кузнечика, который, едва шевелясь, отдыхал на листе, а его запах приобрел некую пыльную ноту. Гордон Финдли постарел.

– Когда я приехал сюда, у меня был с собой чемоданчик с рубашками и немного денег, – сказал он после некоторой паузы. – Я приехал только для того, чтобы присмотреться к товарам для фирмы, которую я основал с твоим дядей. Мне было двадцать семь. Сингапур тогда еще не был настоящим городом. Всего лишь порт со складскими помещениями, китайским рынком и малайскими кампонгами. Но я увидел, что здесь было все для того, чтобы переправлять товары дальше…

В его глазах, казалось, отразились все сокровища Азии, разложенные на причале реки Сингапур как на базаре. После стольких лет все еще удивленный, он помотал головой:

– И я написал Этьену, что мы должны перенести фирму сюда. На эту золотую жилу. И мы арендовали склад. Не тот, который у нас сейчас. То было другое помещение, дальше по течению. Его давно нет.

Несмотря на фиаско с поставкой бракованных черепашьих панцирей, он передал Полу фирму в единоличное управление. Лишь раз или два в неделю он ездил на площадь Раффлза – и только на пару часов. Не столько для того, чтобы присмотреть за порядком, как иногда казалось Георгине, сколько из привычки, а может быть, и из-за сентиментальной ностальгии.

Как если бы на жизненном пути он достиг развилки и в нерешительности замер, не зная, куда свернуть, и повернулся назад, оглядываясь в прошлое. Его рот, от которого осталась скорее тонкая линия разреза, растянулся в небольшую улыбку.

– Твоей матери это совсем не понравилось. Мы поженились молодыми, только что обустроились в нашем домике в Калькутте, и ей часто бывало плохо.

Тень легла на его лицо, он помедлил и торопливо продолжил:

– Климат в Бенгалии, знаешь? Сингапур сразу показался мне более приемлемым для нее. С морем у самого порога, с ветром. Я хотя и решил забрать ее сюда, но хотел немного выждать, посмотреть, действительно ли я здесь останусь. А сперва подыскать подходящее жилье. И тогда ведь совсем не было принято, чтобы сюда привозили жен. Все здесь было слишком ненадежно и небезопасно. О том, чтобы на это время она снова перебралась к своей семье в Пондишери, она и слышать не хотела. – Он засмеялся. – И она просто собрала вещи и приехала сюда. Одна. Только Аниша с собой прихватила. Потому что я написал ей, что мне тут не хватает индийской кухни. Бог знает, где она взяла для этого столько сил! Мы поселились в двух комнатах над складом, Аниш спал в кухне. При том что твоя мать привыкла к совсем другим условиям. Буассело ведь очень благородные, богатые люди. Но это ей ничуть не помешало.

Он задумчиво кивал своим воспоминаниям.

– Вот такая она была. Моя Жозефина.

На последних словах он сглотнул и лишь что-то шептал. Глаза его влажно мерцали. Георгина перегнулась к нему и положила ладонь на его руку.

В лице Гордона Финдли что-то дрогнуло; обеими руками, сухими и узловатыми, как древесные сучья, он обхватил пальцы дочери и поглаживал их, неумело, но нежно и немного смущенно.

* * *

Медленно, легкими толчками ног, Рахарио плыл в прозрачной нефритово-зеленоватой воде. Даже не вздымая песок со дна, которое тянулось почти под самым его животом. Стайки рыбок просверкивали мимо него, водоросли мягко его овевали, гладили по ногам.

Его рот, усыпанный жемчужинами воздушных пузырьков, растянулся в улыбку. Он схватил раковину, наполовину зарытую в песок, сильно оттолкнулся от дна и вынырнул на поверхность.

В видавших виды штанах, мокрый, он направил лодку по ветру, наслаждаясь сильным бризом в лицо и горячим солнцем на коже.

По меркам своего племени он был уже почти старый человек, где-то в начале своего пятого десятка, с седыми прядями в волосах и в бороде, с глубокими веерными морщинами возле глаз. Достаточно старый, чтобы быть дедом и главой клана, но он не ощущал себя старым.