Время дикой орхидеи

От всех этих воскурений и запаха крови ему было дурно, от интенсивных запахов шафрана и куркумы, от испарений множества тел и от панахам, воды с тростниковым сахаром, кардамоном и черным перцем, которую новобрачные пили вместе.

Он тосковал по открытому морю и его покою. По шуму волн и ветра, который был заодно с его сердцебиением, его дыханием. По ясному, свежему воздуху на палубе и по бескрайней, одинокой дали.

О том, чтоб больше не терзали воспоминания о другой свадьбе.

О свадьбе на ветру, в лодке между прохладным морем и вольным небом. О крови и слизи рыбной чешуи под руками и о мягкой, золотистой коже женщины, которая обещала ему себя навсегда.

Лилавати уже ждала его. В комнате на верхнем этаже, в которой они отныне будут лежать рядом как муж и жена.

Она сидела на краю широкой кровати, распустив по плечам свои блестящие волосы. Вздрогнула, когда он вошел. Ее рука, украшенная, как и ступни, филигранным орнаментом из хны, метнулась к вырезу халата из красного шелка и стянула его теснее, и браслеты – красные и серебряные, покрывавшие ее руки чуть не до локтя как часть доспехов – резко зазвенели. При этом она все-таки улыбалась, и ее темные глаза сияли.

– Сегодня счастливейший день в моей жизни, – прошептала она.

В те недели, которые прошли со дня их обручения, они говорили между собой совсем мало. Не больше нескольких фраз.

Как ты смотришь, если я найму для тебя женщину в услужение? Или ты возьмешь кого-то с собой из дома?

О, лучше нанять, большое спасибо!

Ничего, если я поставлю где-нибудь в углу святилище? Оно совсем небольшое, ты его и не заметишь.

Как хочешь.

Ему хотелось бы, чтоб она перестала на него так смотреть. Как будто он принц, сошедший с облака, чтобы спасти девственницу от чудовища. Мечта юной девушки, вошедшая в плоть и кровь. И все же в нем пробудился голод обладания ее девственным телом.

Он повернулся к ней спиной и стянул через голову длинную вышитую рубашку.

– Я… я тоже должна раздеться? – прошептала она у него за спиной. – И лечь?

Он почувствовал, как его прошиб пот. Такая брачная ночь – это было не то что предаваться вожделению на каком-нибудь острове. С девушкой, женщиной, которая была ему чужой и такой же оставалась. Была ему чужой, даже если телесно он и пропадал в ней, на немногие, слишком короткие миги сладострастного опьянения. Забвения, которое смягчало боль, но неспособно было исцелить.

Много у него было таких за последние четыре года.

– Как хочешь.

Глухое биение пульса пробралось ему в затылок, в сторону черепа.

Он услышал шорох и повернулся. Сжимая халат обеими руками, она вытянулась на кровати и улыбалась ему, во взгляде было волнение и страх, но прежде всего желание, полное ожидания.

– Свет погасить? – спросил он, ложась.

– Как тебе лучше.

Он помедлил. Статуя божества на столике у кровати решила за него. Суджата принесла эту статую в дом сегодня вечером перед тем, как со слезами распрощаться с дочерью. Отвратительный кобольд с синим цветом кожи и самодовольным выражением лица.

Свет погас, ночь заполнила комнату.

Он стянул с себя брюки, распахнул ее халат и склонился над ней. Аромат рассыпанных цветов жасмина мешался с запахом розового масла и сандалового дерева, исходившим от ее волос. С тяжелым, пряным запахом ее кожи, как от глубоко вспаханной, сырой земли, и биение пульса в его затылке стало сильнее.

Его губы лишь бегло коснулись ее рта; ему не понравилось, как ее губы разомкнулись ему навстречу. Ее груди под его ладонями были полными и тяжелыми, талия тонкой, а тугой живот и округлые бедра сбегались в мягкое руно, под которым тлел тихий жар.

Она дрожала, тяжело дышала, неумело гладила его плечи и что-то лепетала, и это звучало маняще.

В нем что-то порвалось. Красная молния полоснула глаза. Голод, перекинувшийся в неистовую алчность.

Он грубо схватил ее руки и прижал их к простыне, развел коленями ее ноги и ворвался внутрь. Он наслаждался тем, как разрывалась ее девственная плева, как она судорожно сжалась и вскрикнула, наслаждался трением, шелушением. Пьянел от собственного насилия и вскрикнул, когда это опьянение разрядилось ярким взрывом.

Тяжело дыша, откинулся на другую сторону кровати. Искры пульсировали за сетчаткой глаз, болезненно стучали молотки в черепе, и только черный, свинцовый сон принес ему облегчение.

Лилавати неподвижно смотрела в темноту, между ног у нее все было изрыто и все саднило, было липко от семени и крови. Ее мечты были раздавлены, как цветы, сердце ее было растоптано. Пока она не собралась с силами, чтобы перевернуться и тихо плакать в свою подушку.

11

Паланкин резко затормозил в крытом подъезде.