Время дикой орхидеи

– Не бойся, – отвечал Гордон Финдли. – Он крепкий, да и в остальном в полной боевой готовности. Не так-то легко застигнуть его врасплох. – Он помолчал. – Хорошего мужа ты себе нашла.

Редкая, неожиданная похвала, и у Георгины потеплело на сердце.

– Да, он такой.

Угольно-черные брови отца сошлись на переносице, и он с шумом продолжил листать газету.

– Если не считать фиаско с плантациями. Я ему сразу говорил, что из этого ничего не выйдет. Мы коммерсанты, а не плантаторы. Там и другие потерпели неудачу. Например, Балестье, в свое время американский консул, со своей плантацией сахарного тростника. Тогда, в тридцатые.

Гамбир и перец, две культуры, которые в своем росте и урожае взаимно способствовали одна другой и продавались за хорошие деньги, в последние годы прорвались в джунгли, в сердце острова, и немало китайских плантаторов разбогатели на этом.

Пол долго носился с мыслью тоже войти в этот бизнес. Слишком долго; когда он вскоре после рождения Дункана приобрел плантацию на капитал фирмы, стало выясняться, что плодородный слой острова бедноват для длительного возделывания этих культур. Через десять, максимум пятнадцать лет гамбир и перец истощали почву, но ее, правда, еще можно было использовать для неприхотливого ананаса. Плантации перекочевали на Малаккский полуостров, где почва была богаче при том же климате, да к тому же еще было просторнее, чем на маленьком острове Сингапур, и цена на гамбир сильно опустилась.

– Тогда почему же ты дал ему деньги на это?

Одна бровь отца приподнялась:

– А как иначе он мог научиться оценивать риски? У него светлая голова, и он много знает, набрал большой опыт с тех пор, как он здесь. Но еще недостаточный. Недостаточный для того, чтобы я со спокойной совестью мог в ближайшие годы постепенно передать все дела фирмы в его руки. Кроме того, – он сделал глоток чая, – мы таким образом получили хороший кусок земли. Это неплохо. Это всегда может пригодиться.

Дункан уже довольно давно перестал строить свою башню из кубиков и вместо этого внимательно прислушивался к разговору матери с дедом. Он отложил в сторону кубик, который еще вертел в руке, и потопал босыми ногами к Гордону Финдли.

Георгина еле сдержала смех. В том, как мальчик стоял, прямой, как свечка, прочно упираясь обеими ногами в пол и сцепив руки за спиной, он в точности повторял своего деда.

Гордон Финдли оглядел внука:

– Хочешь почитать со мной газету?

Дункан кивнул.

– Ну, давай. – Гордон Финдли поднял его на колени и начал читать ему вслух, то и дело прерываясь, чтобы объяснить что-нибудь или рассказать. Работа была для него эликсиром жизни, однако его ничуть не беспокоило, что фирма стоит который день закрытой; скорее он наслаждался временем, которое мог провести в Л’Эспуаре со своими внуками.

Дэвид в гамаке что-то пролепетал, скривился, моргая, и тер лицо тыльной стороной ладошки. Георгина погладила его по щеке и снова принялась раскачивать гамак. Малыш улыбнулся, повернул голову и мерно засопел.

Взгляд Георгины остановился на лесочке, который прорисовывался темным силуэтом на фоне бело-серого неба.

Давно она там не была. Последний раз через несколько дней после того, как обручение с Полом Бигелоу было уже решенным делом. В отчаянной надежде, что Рахарио все-таки еще мог вернуться, оставить ей знак, который уберег бы ее от этого замужества. Надежда, которая утекла как вода сквозь пальцы, когда она в гневе расшвыривала все, что напоминало ей о Рахарио.

Иногда время, проведенное с Рахарио, казалось ей сном. Как сказка, которую она прожила всеми своими чувствами. Сказка про мальчика-пирата, пришедшего из моря, и про девочку из красной земли Сингапура. Которая внезапно рассеялась, когда над ней возобладала реальность.

Реальностью были два ее сына, которые хотели есть и срыгивали, приобретали молочные зубы и плакали. Которых надо было пеленать, учить ходить и говорить, приучать к горшку. Которые иногда болели, набивали шишки и разбивали коленки – и хотели, чтобы их утешили. Они жаждали постигнуть мир – шаг за шагом, кусочек за кусочком, они нуждались в ласке и нежности, ждали все новых игр и старых историй.

Иногда ей казалось, что ничего и не было. Только в ее фантазии.

Однако перепонки на ступнях сына постоянно напоминали о том, что когда-то она любила морского человека. Дункан определенным образом кривил рот или двигал бровями, как это делал Рахарио. И устремлял взгляд серых глаз вдаль, словно прислушиваясь к зову моря, как его отец, это насилу можно было вынести.

Это причиняло боль, с которой ни с кем не поделишься.

Лесочек, который Георгина когда-то так любила, в котором раньше она была так счастлива, приобрел что-то угрожающее. Уже не только одичавший кусок сада, а разросшаяся растительная опухоль, она стала символом беды, которую, по убеждению Семпаки, Георгина несла с собой, куда бы ни пришла. Может быть, она принесла беду и Рахарио, и он больше так и не вернулся из того рейда по морю; а возможно, она и сама ввергла себя в беду, поверив мужчине, для которого она была не более чем мимолетным любовным приключением.