Время дождей

— События развиваются, — он поманил Кремера трубкой. — Теперь преступникам с иконами отсюда не выбраться! Следственные органы держат дорогу из Клайчева вот как! — старичок поднял смуглый кулачок, но Кремер снова обратил внимание на запястья, тонкие, как у ребенка, — я думал, вы знаете как понятой! И в городе заслоны…

Кремер вздохнул:

— Подполковник Ненюков перестал со мной советоваться!…

— Безобразие! — Администратор засмеялся. — На Веречанском перевале смотрят… А если на Веречанском милиция, то на Скотарском тем более! — Происшествие в замке придало ему дополнительный заряд бодрости. — А эти, должно быть, ходят по Клайчеву — тот, который на чердак лазил, и кто его закрывал снаружи… Делают вид, что незнакомы: «Разрешите вашу лыжную мазь?» — «Чудесная погода, не так ли?» — Он покачал головой. — Интересная жизнь у этих мошенников, не приведи, пречиста дева! Я рассказ читал. Оказывается, за крупными жуликами идут по пятам другие — рангом ниже. Следят за первыми: чуть те зазеваются — тут же выхватят их добычу. — Старичка явно забавляла ситуация. — Причем среди этих, вторых, и образованные люди встречаются! Никогда не подумаешь на них! Вот как!

У конторки смотритель-кассир Буторин разговаривал с уборщицей. Он кивнул:

— Крупные мошенники всегда неплохие артисты.

— На что надеются? — развел руками старичок. — Вызнали, где печная разделка, где что… Все разведали! А перед отъездом их все равно проверят на перевалах! Выставка закрылась! Не могут же они вечно здесь оставаться! И народ прибывает…

Последние дни зимы привели в Клайчево толпы туристов.

— Продажный город Рим, говорили древние, — Кремер разворошил почту на конторке. Свежую корреспонденцию доставляли после обеда, невостребованной телеграммы, адресованной Мацу-ре — «ребенок здоров», — не было, ее отдали дежурному по этажу.

— Я за съемки переживаю! — Старичок наконец нашел спички. — Нет погоды…

Кремер заметил, что вестибюль выглядит скучнее. Роман, подчиненный Буторина, таскал за собой по вестибюлю старую, закапанную краской стремянку и снимал афиши клайчевской выставки.

На видном месте висело объявление:

«ДЛЯ УЧАСТИЯ В СЪЕМКАХ ХУДОЖЕСТВЕННО-ДОКУМЕНТАЛЬНОГО ФИЛЬМА, ПОСВЯЩЕННОГО ОСВОБОЖДЕНИЮ ЗАКАРПАТЬЯ, ПРИГЛАШАЮТСЯ…»

— На лыжах пойдете? — спросил Буторин. По случаю вынужденного безделья работники выставки большую часть времени проводили в парке.

Кремер поблагодарил:

— Мне на почтамт. — Почтамт он придумал в последний момент.

Смотритель-кассир, прощаясь, поднес руку к шапочке.

«О каких заслонах идет речь?»— подумал Кремер, выходя на площадь.

За два дня он познакомился со всем Клайчевом. Административные учреждения — горисполком, почтамт — находились в здании бывшей ратуши. Здесь же, на Холмс, окруженная магазинчиками, возвышалась старая церковь — грубой кладки с крохотными узкими окнами.

Кремер вошел в церковь. Она оказалась непохожей на северные храмы — небольшой, темноватой. Экскурсовод выставки Володя Пашков разглядывал икону «праздничного чина»[2].

Заметив Кремера, он махнул рукой.

— Любуюсь, — Пашков кивнул на икону. — Есть в ней что-то… Бэм! Звучит вещь. Слышите?

На иконе был изображен богочеловек, спускавшийся по обломкам в ад, чтобы вывести жалких, сбившихся в кучу праведников.

— Рериха «Весть Шамбалы» помните? А «Гесерхан»? Нестерпимо громкий аккорд. — Пашков отчаянно жестикулировал. — Барабанная перепонка не выдерживала!…

— Пожалуй, — Кремер обратил внимание: похищенные во время кражи икон часы Пашкова так и не нашлись. След ремешка белел на запястье.

— …Музыковед объяснил бы лучше! Но иногда… Я говорю экскурсантам: «Слушайте картину. Именно слушайте…»

Пашков все больше запутывался в объяснениях. На них обратили внимание.

Кремер не заметил, как появилась Позднова.

— Что ты скажешь, Ассоль? — Экскурсовод оживился, его круглый картошкой нос наморщился. — Как композиция?

— Лицо Христа повернуто влево, в то время как на большинстве икон Христос берет руку Адама справа. Первое…

— Как у Тордоксы, — вставил Кремер.

Позднова посмотрела благодарно.

— Потрясающий мастер композиции… Правда? А глубина проникновения в образ?

— Вы видели «Святого Власия»? — спросил Кремер.

Она кивнула:

— Мы пробирались болотами: Кен-озеро, Семкин ручей… Фадей Митрофанович вынес икону. Он куда-то ходил за ней, икона была не в избе. Мы ждали… Я умоляла выставить «Власия» в музее Рублева!

— И все-таки уехала без иконы!… — перебил Пашков. — Я бы увез! — Экскурсовод стукнул себя в грудь. — Вы не знаете меня!

— «Не могу расстаться, — говорил Смердов. — В ней — моя жизнь». Подумайте! Если человек так поверил в искусство мастера, если репродукцией Тордоксы сегодня открывается каталог крупнейшей выставки…

— Аминь! — провозгласил Пашхов. — Ты опять расплачешься, а у тебя лекция.

— Вы плакали? — спросил Кремер.

— У Антонина Львовича был сердечный приступ…

«Значит, Терновский не уехал из Клайчева», — Кремер вспомнил свой разговор с собирателем икон в Москве, в кафе «Аврора».

— Он здесь?

— В Мукачеве. Сейчас ему лучше…

Они вышли на площадь. Металлический петух свешивался над входом в кафе.

— По чашечке кофе? — Пашков показал на дверь.