Время дождей

— Когда преступники повезут иконы, машины преследования будут находиться впереди них, — сказал Гонта, — трасса одна…

— Какие это машины?

— Фургон междугородных перевозок и самосвал. На всякий случай готовы дополнительные группы у Калинина и в Москве, на Ленинградском вокзале.

— А на шоссе?

— Отчасти вы уже видели, автоинспекторы нам сообщали по мере вашего приближения…

Гонта вздохнул и задержал дыхание. К Ненюкову пока еще не пришло это состояние тревоги и ожидания, когда уже ничего нельзя ни изменить, ни поправить.

— …Меня беспокоит «Апостол Петр». Я держал в руках икону, которую повесили на его место… — сказал Гонта.

— Плохо?

— Если они хотя бы раз видели подлинник, все пропало. Ошибиться невозможно.

С высоты собора освещенный прожектором бывший настоятельский корпус казался вытянутым, похожим на неправильную геометрическую фигуру. У входа мерцала вывеска.

Было около трех часов.

— Владимир Афанасьевич!…

Ненюков положил руку Гонте на плечо. Он все видел.

Две маленькие фигурки показались из-за угла и покатились к окну, забитому ставнем. Сверху фигурки казались неловкими заводными игрушками — кружили на месте, двигались, ни на секунду не оставались в покое. Два человечка, мешая друг другу, подкладывали под ставень длинный, очевидно металлический, рычаг и дергали. Менялись местами и снова дергали, ставень был прибит на совесть.

— Владимир Афанасьевич!… — повторил Гонта.

Ненюков догадался, что он ищет его руку. Они обменялись рукопожатием.

Никакая сила не могла оторвать Ненюкова от окуляра. Преступники охотились за творениями величайших мастеров, а между тем то, что он видел, было примитивно, как кража из пивного ларька.

Люди, суетившиеся внизу, выбивались из сил, несколько минут совещались, потом снова принялись за работу: теперь они не тянули стержень, а давили на перегиб.

Огромный промерзший собор аккумулировал вой ветра в разбитых витражах, скрипы, хлопанье птичьих крыл.

Ставень поддался. Скрежет выдираемых гвоздей долетел до верхушки собора. Обе фигурки сначала закатились за угол, под деревья, к могилам бывших настоятелей, потом появились снова и, уже ни секунды не мешкая, скрылись в окне. Тот, кто лез последним, изнутри вставил ставень за собой. Им предстояло выбить одну не особо тяжелую дверь и через коридор выбраться на лестницу: «Северное письмо» экспонировалось на втором этаже.

Несколько минут внизу как будто ничего не происходило. Сухие снежинки кружили, залетая в собор.

— Четыреста одиннадцатый! Четыреста одиннадцатый! — Гонта щелкнул тумблером радиостанции. — Я «Музей»! Как слышите?

— Слышу вас хорошо, — отозвался Четыреста одиннадцатый, точно он был рядом.

— Объявите готовность первой группе постов.

— Вас понял. «Музей», — сказал Четыреста одиннадцатый, — позади собора с правой стороны находится такси 26 — 17…

— Действуйте в соответствии с планом операции.

Ненюков передвинул окуляры ночного видения: преступники поднимались по лестнице, потом их тени мелькнули в окне на втором этаже, где еще несколько часов назад на центральном стенде экспонировался подлинный «Апостол Петр».

В простенках между окнами Ненюков потерял их из виду.

— Долго… Неужели заметили подмену? Гонта увидел их первый:

— Снимают центральную икону!

Четкий силуэт человека возник в середине зала.

— Обратите внимание: кто ее взял?

— Тот, что выше ростом… Прячет в сумку, застегивает молнию. Мечутся по залу, собирают иконы… Идут к лестнице. Четыреста одиннадцатый! Я «Музей»! Гости уходят.

— Вас понял.

— Конец связи!

Ненюков отложил окуляры. И невооруженным глазом было видно, как упал ставень. В отверстии появился человек, принял две тяжелые сумки. За ним показался его сообщник, приткнул ставень на место, и вот они оба с сумками уже бегут между деревьями к могилам настоятелей.

Не дожидаясь, когда до собора донесся звук разворачивающейся машины, Ненюков и Гонта, не теряя ни минуты, начали спускаться с НП. Дальнейшие их пути расходились.

В Калинине патрульная машина передала:

— Направляются к вокзалу. Видимо, уедут поездом.

На заднем сиденье Ненюков нашел расписание. Речь шла о скором Ленинград — Москва, прибывавшем в Калинин через тридцать минут. На этот раз машину Ненюкова вел Дед, морщинистый старик в очках с проволочными дужками. Дед крутил баранку и все время порывался увеличить скорость. Все вокруг ревело, казалось, не только машина — дорога, дома, деревья участвуют в сумасшедшей гонке.

— Будем в Москве вовремя, — пообещал Дед.

Некоторое время они еще слышали по рации голоса сотрудников, находившихся на платформе в Калинине, и потом, когда те занимали места в вагоне.

— Сенников — как на фотографии, — голос принадлежал старшему группы сопровождения, человеку обстоятельному. — Сейчас я стою в тамбуре, хорошо его вижу. Он с бородой. В меховой шапке. Вот он ее снял. Второй — в кепке под нерпу, в пальто с таким же воротником. Он помоложе, тоньше. У обоих сумки. В четвертом купе Гонта… Когда выйдем, он наденет зеленую шляпу. Она заметнее. «Апостол Петр» в сумке с молнией!…